«Громада себя этой телеграммой похоронила… Как будут смотреть теперь на нас, белорусских социалистов, германские социалисты, которые все-таки борются в Рейхстаге с юнкерами и на чью помощь мы тут все еще надеялись? Эх, братья, братья! Что вы наделали?.. Я просто не верю! Этого не могло быть в Раде. Не могу поверить. Убедите меня в том, что это было нужно!»
Еще более остро прореагировал народный секретарь земледелия Т. Гриб. В его заявлении говорилось:
«Я… как участник Великой российской революции, протестую против посылки такой телеграммы германскому монарху от имени всего белорусского народа и считаю предательством идеи революционного социализма входить в союз с монархом и отдавать на попечение империалистической буржуазии Германии наш многомиллионный рабочий крестьянский народ».
В конце концов телеграмма привела к расколу в рядах Белорусской социалистической громады. Ее покинули левая фракция во главе с П. Бодуновой и некоторые члены Рады — М. Пашкович, Н. Козич, А. Карач, заложившие основу самостоятельной партии белорусских социал-революционеров.[69] Позднее К. Терещенко писал:
«Партия не была единой благодаря отсутствию постоянной программы и невыразительности лозунгов. Некоторые члены знали, что они с.-р., а почему и как, это никого не касалось. Правда, приток новых сил упорядочил партию, придал ей некую спайку, однако все-таки слабо…»
Среди главных программных требований новой партии были борьба с оккупантами и создание независимой белорусской республики.
Одновременно на Раду с критикой за ее политику «виляния хвостом» перед очередной оккупационной властью обрушились члены земства, которые высказались за создание собственного краевого представительства. Кроме того, тревожные известия поступали из Киева, где в конце апреля 1918 г. состоялся переворот и генерал Павел Скоропадский был провозглашен гетманом Украины.
Казалось, что если не сама «мужицкая республика», то по крайней мере ее идеология перестала существовать…
ГЛАВА 3
Благие намерения: правительство Романа Скирмунта
Каким образом создание Белорусской Народной Республики связано с традицией Великого Княжества Литовского? Ответить на этот вопрос при всей, на первый взгляд, его очевидности будет достаточно непросто. Особенно если выйти за рамки сложившихся стереотипов и посмотреть на него непредвзято.
Сама по себе белорусская идея — существование суверенного, крестьянского в своей массе белорусского народа — плохо вписывалась в концепцию феодальной монархии. Кроме того, в споре за «право на Вильно» среди национализмов, черпающих из этой истории свою идеологическую легитимность, у белорусского было меньше всего сил и амбиций. И все же как исторический, культурный и экономический центр Вильно казалось незаменимым, особенно в период, когда «культурные слои» самого белорусского народа только начинали формироваться.
В этом смысле Минск значительно уступал Вильно. В этой связи Д. Михалюк и П. А. Рудлинг пишут:
«Национальные деятели, соперничая за контроль над одной и той же территорией, создали свои собственные, временами совершенно несовместимые мифологии. Вильно было “духовным домом” белорусского национального движения и рассматривалось деятелями в качестве наиболее желанной потенциальной столицы. Однако белорусское национальное движение опоздало с появлением на политической арене…»
Не случайно еще в середине 1917 г. на очередной сессии Центральной белорусской рады звучали предложения перенести политическое руководство в Могилев или Витебск, чтобы вырваться из-под власти местных земств. Постепенно, однако, беженские организации и войсковые рады начинают видеть в Минске тот национальный центр, который должен помочь им вернуть утраченную родину. Но только Всебелорусский съезд фактически закрепил за ним эту роль, предвосхитив дальнейший вектор развития белорусского движения.
Парадоксально, но здесь, в Минске, миф о «белорусском характере Литовского государства», вероятно, звучал даже более убедительно, чем в самом Вильно. Постепенно, по мере того как терпели неудачу совершенно противоположные по своей сути политические инициативы виленских и минских белорусов (с одной стороны — реанимация конфедерации ВКЛ, с другой — создание «крестьянской» республики), начинается процесс диффузии, наложения этих концепций одна на другую. В первую очередь это происходило в сфере политической идеологии.
69
Позднее один из руководителей и идеологов белорусских эсеров T. Гриб объяснял раскол внутри Громады тем, что телеграмму подписал И. Воронко — член Центрального Комитета партии, тогда как сам ЦК «не захотел в той или иной форме реагировать на эту недопустимость».
На заседании Рады БНР 1 мая 1918 г., где эсеры выступили со своей декларацией о создании новой фракции, произошел знаменательный инцидент. Во время выступления представителя от польских социалистов П. Бодунова потребовала перевести речь с польского на белорусский, после чего уже во время ее выступления М. Костевич попросил перевести лидера белорусских эсеров с русского на белорусский, чем вызвал «неудержимый хохот» у присутствующих.