Анетта словно знала, что мы не увидимся.
Неизвестно почему, в памяти вдруг возник тот адвокат в красно-черном галстуке. Тонский адвокат с его ледяным любопытством. Неужели и от Анетты на меня пахнет таким же безразличием? Нет, немыслимо...
Я вздрогнул — раздался стук в дверь. Вошел Андро, румяный от утреннего холодка, в холщовой рабочей куртке.
— Папаша велел вас подвезти, — сказал он. — Вы ведь в город?
— Ничего, я пешком...
— Нет, нет! — Андрэ с мольбой всплеснул руками. — Дядя Пуассо убьет меня. Наш гость ходит пешком? Позор на всю округу! Вы, пожалуйста, не отказывайтесь. Кроме того, мне все равно ехать в ту сторону.
Признаться, я предпочел бы прошагать эти семь километров и подумать.
С чего я начну разговор с нотариусом? Утром все стало как-то сложнее. Я снова, и очень остро, почувствовал, что прошло целых двадцать лет.
Вот явлюсь я — человек с того света. Обязан ли Каротье давать мне какие-либо справки?
Я одеваюсь, а Андрэ за перегородкой включил приемник, крутит верньер. Свист, выдох музыки, скороговорка на неведомом языке... Потом ворвалась звенящая тишина, и в глубине ее гнусавый голос заговорил из Пекина по-французски.
Голос на все лады склонял слово «ревизионизм». Я не вслушивался.
Внизу меня ждал термос с кофе и сыр. Андрэ подрулил к самым воротам.
— Вам нравится Мао? — крикнул он.
— Совсем не нравится, — сказал я.
Андрэ погрозил кулаком в пространство:
— К черту их, всех фюреров, белых, желтых, любой масти. Всех, кому хочется помыкать.
— Мне одно неясно, — сказал я, — как твой бродяга рисует себе будущее людей?
— Он говорит, человеку надо стать сперва совершенно свободным. Тогда он сумеет найти какое-то решение. Пока что ему мешает засилье властей и вещей.
Андрэ уселся поудобнее за баранкой и стал громить цивилизацию.
— Что она такое, мсье Мишель? Массовый выпуск суррогатов. Неплохо сказано, а?
— Цитата? — спросил я. — Из вашего бродяги?
— Да.
— Значит, бросать книги в огонь?
— Книги — это другое, — мотнул головой Андрэ. — У нас масса лишних вещей. Вы не замечаете? Человек не рыба, он хватает любую приманку. Ха-ха-ха! Тоже цитата. Не из бродяги, из дяди Пуассо.
— О, он тоже философ?
— Я ему прямо говорю, вы — грязный буржуа, дядя Пуассо. Он обижается. Он считает, что он не хозяин, а приказчик крупных фирм. Его давят, душат несчастного. Отчасти тут есть резон. Он неплохой парень, мой дядя. Пансион у него... «Приют охотника» — видели рекламу? Нет? Суперпансион. Дядя хвастался — как только освободится хорошая комната, отдам ее Мишелю, то есть вам. Совершенно без всякой платы. Ей-богу, сегодня по телефону сказал!
— Он очень любезен, твой дядя. Но напрасно... Мне хорошо и на ферме.
Улицы Виллеруа извилистые, в вечной тени, машина идет впритирку к узенькой ленточке тротуара, и прохожие жмутся к стенке. Город старинный, планировка путаная, но знакомая мне, и я чувствую себя в этой тесноте, как в объятиях друга. Прохожих мало, это большей частью хозяйки с кошелками, идущие на рынок или с рынка. Вот сейчас улица оборвется, обрубленная клинком солнечного дня, мы выедем на площадь. Там средневековая церковь, вся разлинованная белыми полосками, фонтан в виде аиста.
Аист по-прежнему стоит на одной ноге и выпускает из клюва струйку воды. И церковь цела, — что для нее каких-то там двадцать лет! Мне приятно, что я узнал. Андрэ открывает мне дверцу, я с удовольствием схожу на рыжеватые плитки. Их я тоже узнаю — ногами.
Но тут есть и новое. Цветные зонты над россыпями яблок, груш, винограда, — через рынок идешь, как через поле, заросшее маками. И белое, похожее на шкафчик дантиста, здание универмага. На его фоне пузырятся гроздья воздушных шаров, пестрят глазастые куклы в сиянии нейлона. Крутится колесо фортуны. Надписи на бумажных лентах объясняют мне цель благотворительного базара. Она выражена очень гордо: «Виллеруа даст африканцам здоровье, снарядит госпиталь для черной Африки».
Домик Каротье — в проулке, в десяти шагах от рынка. Живет нотариус во втором этаже, а внизу у него мастерская. Я только успел вспомнить это, как увидел открытую половинку ворот и черный зев арки. Кучка ребятишек сгрудилась у порога и смотрела внутрь. Я подошел тихо и остановился. В сумраке не сразу обрисовалась фигура Каротье.
Я отлично знаю, чем он занят.
— Ну же, не урони! Прошу тебя, прижми его к себе. Вот так! Береги своего младенца. Угадай, кто это? Ты же понимаешь, что это не простое дитя, иначе оно появилось бы у тебя совсем другим способом. Самым обычным, моя милая!