Я молчал. Я ничего не мог сказать, что-то сдавило мне горло.
— Правда, она надеялась, что ты соблазнишься... Ведь, по ее мнению, во всем мире нет места прекраснее нашего лесного края. Она была убеждена в этом, хотя дальше Виллеруа не выезжала. Святая и наивная душа!
Каротье отнял у меня бумагу, вздохнул, положил в сейф и запер.
— Пусть лежит... И для чего я хранил? Наверное, чтобы тебе показать... Документ утратил значение, можно бы сжечь... Нет, пусть лежит, на память о нашей мадам Мари.
Как вы неправы, мсье Каротье! Утратил значение, говорите вы? Как вы не понимаете, я же получил наследство от мадам Мари! Наследство, которое нельзя измерить ни деньгами, ни акрами земли.
— Раз ты не женился на ней, Мишель, в силу вступило второе завещание...
Он обстоятельно, со всеми юридическими тонкостями, разъясняет мне, — мадам Мари пришлось написать два завещания. Иначе Анетте ничего бы не досталось. Она ведь не зарегистрирована, как приемная дочь. Жюльен — покойный муж мадам Мари, не хотел оформлять Анетту официально. По второму завещанию все переходит Анетте без всяких условий.
В одном документе все нельзя было бы сказать... Ну, ты понимаешь почему Мишель.
Да, дело в репутации Анетты. Мишель исчез, Анетта вышла за другого, и прошлое, наше прошлое, стало тайной, замкнутой в конторке Каротье.
— Месье Каротье, — говорю я. — Поверьте... Я никому, ни одной живой душе...
— Я верю, мой мальчик. Спасем Анетту от злоязычных кумушек. О, она очень заметная особа в нашей округе — мадам Пуассо! А тебе, Мишель, я должен был открыть.
Потом он заговорил о том, как меня опознали... Да, Огюст Капораль из Тернэ, ныне покойный.
Яму раскопали недели через три после расстрела. Вполне можно было ошибиться.
— Я хочу тебя спросить, Мишель... Может быть, Капораль, бог ему судья, имел виды на Анетту?
— Нет, не допускаю мысли. Он не бывал на ферме...
— Тем лучше, Мишель.
Он не хочет подозревать дурное. И я тоже. Меня самого достаточно подозревали, когда я вернулся на родину из лагеря для перемещенных, из-под Антверпена.
Ненавижу я подозрения. Собрать бы все подозрения, какие есть в мире, и сжечь, чтобы не осталось и пепла.
Голубые глаза Каротье, добрые глаза, смотрят на меня, как на деву Марию с младенцем.
— Ты уходишь, Мишель? До свиданья, милый. Ты еще навестишь меня, да? Если увидишь Анетту, передай ей привет. Она тут недалеко, в магазине на Оружейной.
Я и без Каротье нашел бы Анетту. Я уже знал — в Виллеруа, на Оружейной улице, есть магазин, принадлежащий четырем фермерам, в том числе Пуассо. Но я не собирался отрывать Анетту от работы. Этьен сказал мне, что она будет на ферме завтра, в воскресенье. Возможно, мадам Пуассо не спешит меня увидеть? Что ж, и я не стану спешить.
Но, получив наследство от мадам Мари, я позабыл о своем решении.
Магазин я отыскал быстро. Улица короткая, почти вся в тени высоченной зубчатой Арсенальной башни, и, кроме Пуассо и компании, никто тут ничем не торгует, если не считать ларька с фритами — сухой жареной картошкой.
У порога я заколебался. Дверь вела в сумрак, и я подумал, что могу не узнать Анетту. Хозяева экономят на освещении, дьявол бы их побрал! Меня выручила покупательница. Она толкнула дверь первая, и тотчас же вспыхнули лампочки, а под ними возникли лотки и ящики с овощами, цинковый прилавок, заваленный мясом.
Потом вошла Анетта, я подумал, что она увидит меня, еще топчущегося на пороге, и быстро шагнул внутрь.
— Анетта, милочка, я пришла за цикорием... Ах, досадно, у вас уже не тот, не тот... Позавчера я у вас брала великолепный, роскошный цикорий...
Она заметила меня, не могла не заметить — я так стремительно влетел, — но клиентка привязалась к ней. Я отошел в дальний угол и стал разглядывать кочан красной капусты и спиной чувствовал, что Анетта смотрит на меня.
Я приказал себе не оборачиваться, пока не уберется болтливая, до ужаса болтливая покупательница.
— А почему бы вам, милочка, не готовить самим кровяную колбасу? Разве это сложно? Да нет же...
Она диктует Анетте рецепт. А я торчу, уставившись в одну точку, в один завиток огромного, глупого кочана. Что мешало мне подойти? Вероятно, это Каротье обрек меня на такую томительную осторожность. Чтобы сберечь репутацию мадам Пуассо...
Наконец дверь за несносной клиенткой звякнула, я обернулся, но не ступил ни шагу, — Анетта стояла передо мной.
Она не совсем прежняя Анетта. Она выросла, стала крупнее, ее волосы не пепельно-серые, а отливают бронзой, ее черты усилены косметикой, и в глазах у нее появилось что-то новое...
— Здравствуй, Анетта.
Несколько минут мы молчим, только смотрим друг на друга.