— Ты стал мужчиной, Мишель.
И тут произошло странное — все новое в ней вдруг исчезло, облетело, я увидел ее прежней Анеттой. И взгляд прежней Анетты, и вообще всё...
Я собрался заговорить, но тут опять брякнул дверной колокольчик, и я вернулся к красной капусте. Маленькая хлопотливая старушка забегала по магазину, выхватывая то морковку, то яблоко.
— Мадам Пуассо, прошу вас, дайте мне еще полкило фасоли и еще... пожалуй, двести граммов свинины... Запишите, пожалуйста. Сколько я вам должна?
— Момент, мадам... Вот ваши покупки: пятого числа вы взяли у нас телятины на восемьдесят франков, сушеных корешков на пятьдесят четыре франка, луку на...
— Разве я брала лук?
— Вы брали лук, мадам.
— Да, простите, конечно... Я же варила луковый суп, мой Робер так любит его...
— Седьмого числа вы взяли у нас...
Она только что была прежней Анеттой, совсем прежней, а сейчас за прилавком другая Анетта, неизвестная, дотошно считающая деньги.
Наконец мы снова одни.
— Ты простишь меня, — говорит Анетта. — Я не могла вырваться.
Она объясняет. Я смотрю на нее. Она упоминает мебель из Брюсселя, о которой рассказывал Андрэ. Да, Анетте везде надо поспеть. Завтра в пансион прибывают новые постояльцы, большой компанией.
— Охотники? — спрашиваю я.
— Конечно, — смеется Анетта. — Каждый за чем-нибудь охотится.
Мне нет дела до охотников. Сам не пойму, зачем я спросил. Анетта продолжает объяснять. У нее масса дел, одна нога здесь, другая там.
— Как ты меня разыскал? Ты не заблудился в городе? Положим, наш Виллеруа все тот же. Затхлое местечко, на чердаке у господа бога.
— Нет, вы все-таки идете в ногу с веком. Снаряжаете госпиталь для Африки...
— О, конечно! Я сама — член комитета. Первым долгом заставила Пуассо раскошелиться...
Нам опять помешали. Вошел мужчина в плаще, он что-то бросал на весы, Анетта крутила ручку кассы.
— Магазин еще полбеды. С тех пор как у Пуассо появился пансион, я разламываюсь на части. Я когда-нибудь устрою забастовку, клянусь! Попрыгает тогда Пуассо! Ах, добрый день, мсье Седрак!
Вот так мы и разговариваем. Мсье Седрака я возненавидел — он пришел за красной капустой и оттеснил меня. Теперь я уже не знаю, куда мне деться. Мсье Седрак выбирает долго, пальцы у него назойливые, а голос унылый, на одной высокой ноте. Таким голосом у нас требуют жалобную книгу. Поэтому странно слышать комплименты из уст мсье Седрака. Он хвалит магазин, хвалит Анетту, превозносит Пуассо.
— Голова болит от него, — охнула Анетта, когда он убрался.
— У тебя знаменитый муж, — говорю я.
— О-ля-ля! Еще бы!
— Нет, серьезно! Как ты живешь?
— Нет времени и подумать как! А ты? Женат?
— Да.
— Какая она?
Я вытащил из бумажника фотографию. Я всегда ношу их с собой — мою Лельку и девчонок.
— Двойняшки, да? Значит, ты ее сильно любишь, Мишель. Раз двойняшки — значит, любовь...
Да, я люблю свою Лельку. И мне легко признаться в этом Анетте. Обманывать ее немыслимо. Да и незачем. Анетта и Лелька — в разных моих жизнях.
Высокое узкое зеркало висит за прилавком. Случайно я бросил туда взгляд, — там касса с выдвинутым ящичком и уголками кредиток, а за ней мы. Странное зеркало будущего! Времена смешались, мы сами — это юный Мишель, юная Анетта, а в зеркале — Михаил Селиверстович, отец семейства, и мадам Пуассо.
И где-то рядом мадам Мари. И где-то за окнами — темный лес и просека, где приземляются парашюты с автоматами, с взрывчаткой, и сторожка Маркиза.
— Нечего мне было и спрашивать, Мишель. Ты ведь не мог бы иначе, без любви...
Она хочет знать, давно ли я женился.
— В пятьдесят втором? Так поздно? Меня не мог забыть, Мишель?
Она смеется. Она, кажется, поверила в свою выдумку и довольна. У нее всегда была уверенность в себе. Но может быть, это не совсем выдумка.
Анетта изучает Лельку. Строго, не упуская ни одной черты. Мне делается немного не по себе от этого взгляда Анетты, очень трезвого сейчас. Анетта оценивает Лельку — по всем статьям, доступным глазу.
А Лелька сейчас смотрит на Анетту. Лельке всегда хотелось познакомиться с ней. Вот они и встретились. Но в этом есть какое-то нарушение законов пространства и времени. Я не вмешиваюсь, жду.
— Нос почти как у меня, — говорит Анетта.
Мне смешно. По-моему, носы разные. Но ей, вероятно, надо было найти сходство. Я не возражаю. Я чувствую вдруг что-то вроде благодарности к Анетте.
— Добрый день, мадам Пуассо! — раздается сзади. — Говорят, у вас хороший сельдерей! Покажите-ка ваш сельдерей!
Я опять иду к красной капусте.
Самого главного я еще не сказал Анетте. Она не дала мне срока собраться с мыслями. Теперь пусть она послушает.