— Альбер Дювалье, — назвал он себя. — Я тут рассказываю, в какую дурацкую историю я попал. Черт, надо было совершенно потерять рассудок! Чем же виновата машина!
Если бы я поглядел на вешалку, я увидел бы там, на оленьем роге, зеленый котелок. Тогда я, может быть, скорее догадался бы, кто передо мной.
— Теперь извольте прятаться! Забрался в щель, как мышь... Спасибо, у вас есть для меня щель... В глазах закона виноват я, раз затеял всю кутерьму. Проклятье! Мне, главное, некогда выяснять отношения с правосудием!
Не только пиджак — вcе на нем тесное, узкое. Его тщедушное тело вправлено в плотный серо-стальной костюм, словно в латы. Говоря, он то отталкивает от себя чашку с недопитым кофе, то возвращает ее на место.
— Идиотская ситуация, идиотская!
Он чем-то напоминает ребенка, взявшегося за дело взрослых. Не знаю почему, но герой происшествия на площади в Виллеруа казался мне не таким.
— Я почти схватил его... Теперь я должен начинать все сначала...
— Это еще не самая большая ваша беда, — произнес Этьен, до сих пор не издавший ни звука.
Дювалье вздохнул:
— А, вы о том...
— Ладно, оставим... Не стоит пережевывать одно и то же...
— Не стоит, мсье Верже.
Значит, не Этьен, не товарищ, а господин Верже... В этом, похоже, смутный намек на существо их спора, видимо давнего и бесплодного.
Я мог сколько угодно гадать — ни тому ни другому не хотелось возобновлять спор. Дювалье помешал ложечкой остывший кофе.
Этьен молчал.
— Бывают же совпадения, — сказал я, чтобы помочь им разбить молчание. — Я только что был в городе, на площади... И вот вы здесь...
— Полиция шныряет? — спросил Дювалье.
— Да. Машину уволокли.
Совпадение никого не поразило. Как я узнал потом, в появлении Дювалье не было и тени случайности. Ему некуда было деться, кроме как сюда, на ферму.
— Кстати, — сказал Этьен и выпрямился, — покажите нам вашего штурмбанфюрера.
Дювалье потянулся к подоконнику и взял кожаный портфель — лоснящееся и на вид недешевое изделие с монограммой. Извлек журнальную вырезку, расправил. Этьен поглядел и передал мне:
— Тебе не знаком случайно?
— Как будто нет...
Штурмбанфюрер снялся в белом тропическом костюме, под пальмой.
— Карнах, — сказал Дювалье. — Рихард Карнах.
Нет, я никогда не видел этого коротконогого человека с оплывшим лицом. Но имя вспомнилось. Да, именно Карнах...
— Он командовал карателями, — сказал Этьен. — Тебя тут еще не было, Мишель. Зима сорок второго года... Тогда и погиб Шарль Дювалье.
— Мой отец, — сказал Альбер.
— Замечательный наш товарищ, — произнес Этьен твердо. — Агроном Шарль Дювалье...
Мне послышалось и то, чего он не сказал: Альбер Дювалье проигрывает в сравнении со своим отцом.
— Потом у Карнаха стряслись неприятности по службе, — продолжал Этьен. — По нашей вине... Тебе, конечно, рассказывали, Мишель.
Еще бы, весь отряд гордился операцией! О ней сообщали каждому новичку, она вошла в нашу устную летопись. Отряд Карнаха был разбит. Его обвинили в беспечности. Карьера эсэсовца затормозилась. Его убрали из здешних мест. Но в последний год войны он тут опять отличался...
— Он приезжал к нам, — сказал я, припоминая свой последний плен.
— С собакой? — спросил Альбер.
— Да.
— Я все про него знаю.
Карнах возил с собой волкодава, обученного душить не волков, а людей. У нас в Сомюре он загрыз троих. Я не был при этом. Говорили, что Карнах прислан из высшего штаба, с особыми полномочиями. Ждали каких-то перемен. И верно, на другой же день лагерь раскассировали. Нас, всю группу партизан, погнали рыть линию обороны. Последнее, на что мы были нужны...
— Карнах не прикасался к своим жертвам, — сказал Альбер. — Он носил перчатки, держал своего пса на поводке. Очень красивый поводок, украшенный серебром. Собаку звали Лорд.
Альбер выкладывал все эти детали с упорной обстоятельностью.
— Вы действительно все знаете, — сказал я.
Он не ответил, — за окном запел мотор, стукнула дверца, и через секунду в передней раздался голос Андрэ:
— Дорогие господа, даже такое стоячее болото, как Виллеруа, иногда взрывается...
Андрэ начал фразу еще за дверью, а теперь опешил, увидев Альбера.
— Ах, это вы, мсье...
— Да, Андрэ. Здравствуй!
Андрэ переминался, что-то соображая. Он открыл рот и как будто собирался спросить Дювалье о чем-то, но передумал и повернулся к отцу.
— Шикарный фейерверк в Виллеруа... Дым, пламя, о ля-ля! «Опель» приказал долго жить. Переполох, полицейские вспотели, как лошади...
Хитрец парень! Говорит он только отцу, а украдкой бросает вопросительные взгляды на Альбера. Спросить Альбера прямо ему неловко. Но он явно догадывается...