Давно минуло время, когда Маркиз, возвращаясь с лесного поста на ферму, сразу забывал в присутствии Анетты и голод и холод. Анетта представлялась ему существом почти сказочным, некой феей, обитающей на ферме в облике крестьянской девушки.
— А, Бернар! — воскликнула Анетта, отрываясь от спортивной хроники.
Обычно она величает его в шутку «комиссаром Мэгре». Не раз говорила прямо, по-свойски: «Комиссар Мэгре из тебя не получился», и Маркизу сдается при этом, что она смотрит на его потертый плащик.
— Зажги, пожалуйста, свет, Анетта. Я хочу показать тебе одного господина.
Она сделала иначе — выключила телевизор, откинула штору.
— Лучше так, по-моему. — Она явно поставила ему на вид наивность в делах практических. По его мнению, это-то и мешает ему сделаться комиссаром Мэгре.
Маркиз протянул ей фотографию:
— Среди ваших охотников нет такого?
— Нет. Кто это?
Голова Карнаха, смуглые, втянутые щеки, темные усики южанина. Немец, переменивший климат. Маркиз отрезал от головы белый тропический костюм и пальму.
— Бухгалтер из Льежа, — сказал Маркиз. — Растратил около трехсот тысяч.
— Он должен быть здесь?
— Нет, я на всякий случай...
Ему неприятно врать Анетте. Иначе нельзя, поиск не закончен, разбалтывать не полагается. К тому же она мадам Пуассо. Не доверять Пуассо нет оснований, но все же...
— А я думала...
— Что?
— Я же слышала по радио. Бедный Дювалье! Что с тобой, Бернар? Отчего ты смотришь так на меня?
— Ты... другая стала вроде...
— А! Блажь пришла. Смыла косметику, вот и все. Знаешь, приехал Мишель, и поднялось все прежнее. Умоюсь, думаю, и, может, увижу, какая я была...
Ах, вот что! Приехал Мишель! Значит, она решила обернуться прежней Анеттой, не ведавшей красок и мазей.
— Ты позволишь мне...
Он не договорил, так как мимо, направляясь к выходу, просеменил увешанный фотоаппаратами толстячок в серой куртке с зеленым бархатным воротничком.
— Опереточный охотник, — сказал Маркиз. — Ты дашь мне журнал регистрации, Анетта? Меня все-таки интересуют новоприбывшие.
— У меня есть один скандальный тип, — сказала Анетта, подавая тетрадь. — Враг чеснока. Нойвизенталер, из четырнадцатой...
— А нельзя ли поглядеть на него, — сказал Маркиз, дослушав. — Он уже завтракал?
— Видишь ли, он у нас на правах больного. К общему столу он не спускается. Ему носят в комнату. Но он непохож на бухгалтера.
— Почему?
— Да так... Побудь здесь, я спрошу Жервезу...
Он поглядел ей вслед. Прежняя Анетта мелькнула и исчезла. Маркиз может спокойно, отчужденно любоваться линиями бедер, спины, плеч мадам Пуассо.
— Жервеза стучалась к нему, — сообщила Анетта. — Не ответил. Она решила, что спит.
— И не посмотрела?
— Нет. Я отругала ее. Могла бы войти. У него неладно с сердцем. Я врача вызвать предложила. Он — ни в какую. Даже пульс не дает пощупать.
— Странно.
— Истерический тип. Что делать, Бернар, сколько тут всяких... И всем надо улыбаться.
Маркиз нагнулся над конторкой, делая вид, что его привлекли открытки с замками, с храмами Тонса и Виллеруа, скалы Чертовой западни. Назойливые открытки, неестественные краски, небо на них — как в Италии.
На лестнице, одетой толстой, ворсистой дорожкой, послышались быстрые шаги Жервезы.
— Мадам, мадам, — она задыхалась. — Его нет... Никого нет, клянусь мадонной! Кровать не тронута... И чемодана нет, все забрал и...
Маркиз не дослушал, взбежал, прыгая через две ступеньки, на второй этаж. Чертыхаясь, вглядывался в цифры на дверях в полутемном коридоре, запнулся о пылесос. Дверь четырнадцатой комнаты полуоткрыта. Да, пусто! Кровать аккуратно застелена, покрывало без единой морщинки. Кровать с высокими дубовыми спинками, трехспальной ширины, будто и не знавшая жильца. На тумбочке — вчерашняя газета, «Вестник Тонса». Холодный пепел в медной пепельнице. На полочке над умывальником выжатый тюбик из-под зубной пасты. Парфюмерная фирма «Бриджитт» в Страсбурге. Опять Страсбург! Не доказательство, конечно. Но это все же бегство, очевидное бегство... Маркиз выдвигает ящики стола, шарит в платяном шкафу. Авось еще что-нибудь, мелочь, намек на след...
Ничего!
До чего быстро помещения, сдаваемые внаем, теряют тепло человека, все отпечатки его характера, его занятий и желаний. Они словно спешат вытолкнуть человека. Едва закрылась за ним дверь — комната снова нежилая.
Маркиза охватила злость. Комната, обставленная модной мебелью, с иголочки новая, с лесными пейзажами в блестящих рамочках, подражающих золоту, нагло издевалась над ним.