— Ничего, — сказал Маркиз. — Так бывает.
Он уже радовался удаче, а я не разделял его оптимизма — вероятно, потому, что я вообще не очень-то склонен рассчитывать на быстрый и легкий успех. Ценности, спрятанные фашистами, открыты с моей помощью! Это было бы слишком хорошо. Котлован-то все-таки был круглым.
— Обедать мы будем у Пуассо, — решил Маркиз, садясь за баранку. — Интересно, что у них в меню там, в «Убежище охотника». Дичи небось нет. Хочется чего-нибудь вкусного.
Он смачно щелкнул языком.
Я рассмеялся, потом почувствовал, что тоже хочу есть. Малолитражка катилась, шурша, по мокрому шоссе, внося нас в мир обычных, повседневных желаний и забот.
Пансион как будто задремал, убаюканный дождем и напевами леса. Возле гаража блестела, как мокрый макинтош, хозяйская машина. Андрэ накачивал покрышку. Маркиз подрулил к нему.
— Алло, Андрэ! Чем пахнет на кухне?
Маркиз горестно вздохнул, узнав, что Жервеза приготовила на второе одни котлеты.
— Постояльцы почти все съехали, — прибавил Андрэ. — Сезон кончается.
Маркиз толкнул дверь, и звонок разнесся по всему дому, необычайно гулко, будто в пустом зале. Ошарашенный Пуассо сбежал с лестницы:
— Мишель! Ты ведь хотел в воскресенье!..
Он смотрел только на меня. Потом, без воодушевления, поздоровался с Маркизом. Мы порядком расстроили его, переступив этикет. Незваные гости в здешних краях — событие чрезвычайное.
Нам подали обед. Я поглядывал на дверь. Пуассо, поймав мой взгляд, сказал, что Анетта в городе, в магазине. Хозяин ел нервно, сыпал крошки, жаловался: сезон на исходе, лето промелькнуло как сон.
— А у нас новости, — произнес Маркиз, расправившись с котлетами.
Пуассо воззрился на него с испугом, Андрэ — с любопытством.
— Мы гуляли с Мишелем, — спокойно продолжал Маркиз, — и он вспомнил место, где пленные рыли котлован. Ты, Пуассо, ведь хотел приготовить сенсацию газетчикам. Что же, теперь можно, я думаю... Масса характерных деталей — например, чемоданы под деревом, металлические чемоданы. Из-под мелкокалиберных снарядов. Только их доставили на грузовиках, а не на артиллерийских прицепах. Бог ведает, почему...
Пуассо закашлялся и побагровел. Маркиз стукнул его раза три по спине.
— Прошло?
Пуассо с трудом переводил дух.
— Что ж, отлично, Мишель, — прохрипел он. — Газете нужны твои мемуары и...
— Материал первоклассный, — сказал Маркиз.
Я не мог выговорить ни слова. На лице Андрэ изобразилось недоумение.
Почему Маркиз не предупредил меня? Одно могло его извинить — внезапный импульс, повелевший ему сделать этот неожиданный ход. И правильный ход, как показали дальнейшие события... Но в ту минуту я был смущен до крайности. Уже не говоря о том, что победная реляция прозвучала в моих ушах как непростительное безрассудство.
— Ходят слухи, — сказал Андрэ, — в Тонсе, в графском замке, было много золота и немцы зарыли его где-то в лесу.
— Одна из легенд Тюреннского леса, — отозвался Маркиз. — Золото Карла Великого, золото рыцаря Роланда, золото... Целая золотая гора выдумок. Хотя... в легенде иной раз содержится зерно истины.
— Насчет замка враки, — вмешался Пуассо. — Последний граф все проиграл на бегах, еще в прошлом веке.
Пуассо уже успокоился. Может быть, мы сами создали атмосферу неловкости, а закашлялся он в тот момент случайно... Очень тяжело, очень трудно подозревать товарища в предательстве. И когда подозрения возникли, язык не поворачивается, чтобы высказать их вслух, — молчи до последней возможности, покуда правда не обнаружится вся и не заставит сказать!
После обеда Пуассо предложил нам отдохнуть и отпер комнату на втором этаже. Потом спустился, накинул дорожную куртку и вышел вместе с Андрэ. Мы услышали гудок машины — звук настолько непривычный теперь, что мы выбежали в коридор, к окну.
Андрэ, впрочем, любит погудеть. Пуассо, напротив, терпеть этого не может, и через окно видно было, как оба они препирались, — Пуассо, похоже, выговаривал парню за озорство.
Машина исчезла из вида.
Маркиз ждал чего-то. Я не спрашивал. Простые слова — куда вдруг заспешил Пуассо, что у него на уме — оставались во мне, хотя нестерпимо жгли меня. Не мог я понять и видимого спокойствия Маркиза. Я воображал, что он сорвется с места, кинется вдогонку...
Спокойно! — попытался я приказать самому себе. Ничего не произошло. Ничего чрезвычайного. Все взвинчено, преувеличено. Лихорадка, навеянная сгнившими землянками, язвами фронта, еще не зажившими на земле...
— Так и есть, — сказал Маркиз и засмеялся. — Идут обратно.
Он первый разглядел их в полумраке. Андрэ и Пуассо вступили в круг света от фонаря. Вид у каждого был подчеркнуто независимый.