Дот — он, разумеется, нужен. Для острастки. Пусть знают фрицы, что мы готовы ко всему...
Дом девять — облезлый, в трещинах, слепой, почти все окна заделаны фанерой, картоном, тряпками, чем попало. Его здорово тряхнуло, когда рядом упала фугаска. Скорикову лейтенант отыскал на втором этаже, в большой темной квартире, в лабиринте коридоров, который нельзя было бы распутать без фонарика. Скорикова хлопотала на кухне, переставляла сковороды, миски. Чаушев невольно потянул носом, но не ощутил ароматов съестного. Посуда издавала пустой, голодный звон, и Скорикова — высокая, тощая, с костистым, широким монгольским лицом, совершала как будто ритуальное действо — призывала пищу.
— Дорш? — она с грохотом опустила кастрюлю на холодную плиту. — Точно, точно, из девятнадцатой квартиры.
— Она уехала?
— Вот доехала ли! Плохая она была, так что сомневаюсь. Сильно плохая.
Чаушев спросил, сколько лет Марте Ивановне, кто она такая, кем работала.
— Не сказать — старая. А год рождения... Фу, бывало я все годы рождения по книге помнила, а как стукнула эта проклятая — ну, разом выдуло. Убило память.
Работала Марта Ивановна «в услуженье», уже много лет, у Литовцевых. По паспорту — русская. Дедушка у нее из немцев, так она объясняла.
— Я говорю как-то, можешь ты, Марта, по-немецки хоть немного? Нет, говорит, нисколько не могу. Только гутен морген да гутен таг. В школе она мало училась, два класса кончила. Какая она немка, что вы! Хорошая женщина, ее все у нас уважали. Она у Литовцевых троих детей вынянчила.
Семья Литовцевых большая. Доктор Степан Антонович — тот умер еще до войны. Супруга его, Таисия Алексеевна, педагог, выписалась в сентябре, живет у невестки, на Васильевском острове. Два сына на фронте, дочь Зинаида тоже военная, радистка в штабе ПВО.
— Кто же, — спросил Чаушев, — находился в квартире в декабре, кроме Дорш?
— А никто. У нас не то что в квартире, а на всем этаже один жилец. Вот и посудите, кого мне посылать на крышу? Сама и лазаю каждый день и мешки с песком таскаю. Все сама...
— Вы бывали у Литовцевых? Вы не заметили, богатая у них обстановка?
— Откуда! — удивилась Скорикова. — Жили, как все. Квартира культурная, книг много. Зинаида — она, знаете, Есенина читает. — Скорикова при этом понизила голос.
— А вы читали Есенина? — спросил Чаушев, не сдержав улыбки.
— Я? Боже сохрани!
Лейтенант прыснул. Скорикова обиделась. Ей хотелось чем-нибудь помочь.
— Вот Шелковников, хирург из седьмой квартиры, тот имел добра, — заговорила она неуверенно. — Старинные чашки собирал. Всякие, с блюдцами и без блюдец. Слыхать, у него на миллион их было. В Казани он сейчас. Чашки, конечное дело, пропали. На миллион чашек! Там всё — в крошево, гвоздя не отыщешь от квартиры, не то что...
— Не знаете случайно, кто-нибудь навещал Марту Ивановну?
— Да кто же? Зина забегала, проведать нянечку.
Полчаса спустя Чаушев докладывал полковнику.
— Езжай, езжай в Токсово, — кивнул Аверьянов. — Жива она или нет, ты разберись. Ориентируйся там, корешки раскопай.
Корешки — так он сокращенно именовал социальное происхождение.
В тот же день попутный грузовик отвез Чаушева в Токсово. Он опоздал. Марта Ивановна три дня тому назад умерла.
— Вчера схоронили, вчера, милый...
Губы Маслаковой едва шевелились, говорила она тихо, словно с трудом вспоминала что-то очень давнее. Одинокая старуха в холодном доме, срубленном из толстенных бревен, когда-то, должно быть, сытом. Корешки ее? Какое они имеют значение теперь! Все же для порядка Чаушев спросил. Сама из работниц, бывшая ткачиха. Муж заведовал тут, в Токсове, лыжной базой. Сын на фронте, сапер.
— У нас ведь тоже плохо... Ну, овощей немного есть... Так ведь от овощей человек разве подымется? Дис... Как ее... дистрофия…
Она перевела дух, справившись с тягостным словом. Его не было в русском языке. Слово принесено войной, и изгнать его надо, как врага. Навсегда забыть.
— Скучала она очень. Эту дис... Фу ты!.. Никак не выговорить... Может, она бы и выдержала. Главное — тоска ее убивала: как там моя Зиночка да как Таисия Алексеевна!
Да, главное, подумал Чаушев. Жизнь ря смысл вдали от близких.
Он задал еще несколько вопросов — опять скорее для порядка, так как дорога в Токсово явно привела в тупик. Да, Марта Ивановна приехала в конце декабря. Настроение у нее было нервное. Сердилась она на своих, — уговорили, чуть ли не вытолкали из Ленинграда. Иначе ни за что бы не снялась с места. Зиночка там, Таисия Алексеевна там мается в своей подвальной школе. А здесь хоть бы телефон был... Потом письмо пришло от Зины. Пишет, дом разбомбило, почти весь разнесло.