Он порылся в столе и протянул мне фотографию. Маленький, решительный подбородок, мягко очерченные губы, усмешка в уголках глаз, жесткие, коротко остриженные, непослушные волосы. Простое и чем-то знакомое лицо. Молодая женщина, похожая на очень многих. Как многие, может быть и твердой и нежной. И что-то в ней есть еще непохожее, свое, приковывающее взгляд. Я задержал снимок в руке, стараясь понять, какая же она — Зина Литовцева.
— Понравилась? — улыбнулся Чаушев. — Очень независимая особа.
Тогда, в сорок девятом году, Зина окончила геологический факультет. Ее назначили на Дальний Восток. Чаушев застал в передней упакованные чемоданы.
— Мы хорошо, душевно встретились, — говорит Чаушев. — И погоревали и посмеялись.
Один из братьев Зины с фронта не вернулся. Другой продолжает служить, командует батальоном. Мать в Кисловодске. С начала учебного года снова примется за работу. Расспрашивая, Чаушев едва не назвал ее «тетей Светает».
— Золотого слона я отнесла, — призналась Зина. — Я в ворота дубасила. Я не сказала вам, потому что дала слово нянечке.
Очень просто, почти по-детски вышло у нее это. Чаушеву и смешно и досадно.
— Понимаете, нянечка из очень богатой семьи. Считалось, что у отца сахарный завод был. А завод — ерунда, мелочь... Мне мама шепотом говорила, миллионер, на всю Россию знаменитый. Нянечка скрывала. Понять ее можно, боялась она. Зря боялась старушка, согласна с вами. Но раз я дала слово... Вы простите!
— Ладно уж, — сказал Чаушев.
— Я очень плохо поступила?
— Да нет, не беда, — ответил Чаушев. — Поломал я голову из-за вашей нянечки...
Догадка Чаушева подтвердилась. Дори собирался подарить слона Юнкеру. Зина сама выскоблила надпись, нянечке это было бы не под силу.
— Только и сохранилось у нее от папаши, что эта вещь. Не везти же ее в Токсово! Не дай бог, говорит, Зиночка, украдут. Мне не сберечь, да и к чему мне? Отдай, Зиночка, правительству, пускай покупает оружие у англичан бить фашистов. А что значит, отдать правительству? Я и подумала, проще всего — в Эрмитаж...
Итак, одна разгадка есть. Но она ничуть не помогла раскрыть судьбу третьего.
— До сих пор неизвестно, — сказал Чаушев. — Официально дело прекращено, а я вот продолжаю... Мне говорят, действуйте в общественном порядке, а мы, в случае нужды, поможем, архивы в вашем распоряжении. Ну, архивы мне больше ничего не дадут... Нет-нет да и объявится кто-нибудь из тех, кто имел касательство... Вот, бывший сержант из зенитной батареи... Вы видели его письмо. Он был в плену, жил в Голландии, недавно вернулся на родину. Наверно, я просто старый чудак.
Я, конечно, запротестовал.
— Старый чудак, — повторил он. — Вероятнее всего, третьего прикончила там, на улице Пестеля, немецкая фугаска. И все же... Не могу я прекратить дело. Заболел...
Он стыдливо прибавил, что портрет Зины попросил сам, и не только из дружеских чувств, а чтобы она всегда напоминала... Ведь так или иначе, от нее он узнал больше всего.
— От жены спрятал фото, вот до чего дошел... Зина, между прочим, теперь в Ленинграде. Все эти годы скиталась — куда только не носило. В Монголии работала... Думаю съездить в Ленинград. Шестнадцать лет не виделись. Это же огромный срок в наше время...
— Понимаю, — сказал я.
Мы не раз говорили об этой особенности века, о небывалом ускорении жизни. Новое быстро становится старым. И смотришь, сегодняшняя тайна завтра уже никого не занимает.
— Я наверняка прослыву старым чудаком, — сказал Чаушев. — Но я все-таки поеду в Ленинград.
Еще в пути, в вагоне «Красной стрелы», настроение у Чаушева испортилось. Да имею ли я право, говорил он себе, приставать к людям с теми же вопросами, после стольких-то лет? Словно я проверяю, пытаюсь уличить во лжи...
Он совсем пал духом, когда вышел из метро в Дачном — на новой окраине. В другой раз он мог бы оценить целесообразность современной архитектуры, скромную деловитость зданий, отделанных светлым кирпичом, излучающих комфорт. Теперь этот пригород, выросший в последние годы, скорее раздражал Чаушева, так как всем своим видом отвергал прошлое, не желал признавать никакого родства с Ленинградом военных лет. Опрятные, широкооконные фасады смотрели на подполковника, казалось, с холодным недоумением.
С запада наползали низкие, плотные облака и чуть ли не утюжили плоские крыши. Вообще ничто не радовало Чаушева. «Старый чудак! — твердил он себе. — Зачем я иду?»
Удивительно, как все кругом будто ополчилось против него! Случаю угодно было, чтобы в квартире Зины Литовцевой он, едва очутившись в комнате, увидел слона. Этого еще не хватало! Большой, фарфоровый, лопоухий слон красовался на верхней полке стеллажа с книгами и, наклонив голову, целил в Чаушева своими бивнями. Вот ирония времени! Вместо золота — стандартная поделка, унылый ширпотреб... Так работает время! Безжалостно вершит переоценку, как для дешевой распродажи. Превращает в безделушку то, что прежде забирало тебя всего...