— Что не так?! — не унимался брат. — Да ты ее чуть не спугнул! Кто так делает вообще? Дела так, по-твоему, ведут?
— Не мне тебе говорить, КАК бы с ней «дела» вели, если бы не мы.
— И поэтому ты чуть всю операцию не запорол своим рыком! Вот не знал, что ты в принципе таким скотским образом можешь с девчонкой разговаривать.
— Отъ*бись, Лёха! — огрызнулся я. — Она никакая не девчонка! Она объект!
— И что? Рычать и оскорблять надо поэтому?
— Ну ты-то у нас все мои косяки компенсировал, да? Слюной на нее капал, не скрываясь. Очень профессионально, ага. Еще бы х*й достал и по столу им хлопнул для окончательной наглядности своего интереса.
— Кончай это, придурок! Девчонка хорошенькая, и что? Я нормальный мужик и реагирую соответственно. Мне себе член узлом завязать? — И ни в одном же наглом глазу и проблеска совести.
— Завяжи! Я тебе в сто первый раз напоминаю, что для нас она не девчонка, а, мать ее, объект разработки! — Ну да, самому это на лбу себе выжечь бы. — Хочешь налажать и лишиться любого доверия в глазах Корнилова?
— Да клал я на твоего Корнилова! — вспылил окончательно братан. — Ты вот знаешь, какого хрена он на нее окрысился?
— Нет, и мне плевать.
Не плевать. Внезапно нет. И тоже ведь бесит адски.
— А мне вот нет. Если она с ним спать не захотела и он ее подставить решил с нашей помощью, а потом шантажировать и заставить под себя лечь, то я в таком участвовать не буду, ясно?
— Ты дебил? Она нам конкретно первый заказ озвучила, а ты ее невинной жертвой пытаешься обрядить?
— Я-то прекрасно заказ этот слышал и зуб даю, что понимаю, в чем дело. А вот ты какого-то хера прикидываешься, что нет?
Все я понял. Сразу, как она, победив свои последние колебания, начала торопливо лепетать, чего от нас хочет, потихоньку заводясь в процессе, я все понял. А еще понял, когда она закончила и уставилась на нас с такой робкой и в тоже время отчаянной надеждой, что п*здец мне настал, похоже. Что пойду я и буду *башить в кровавую кашу мразь, которая заставляет появиться в ее глазах слезы и дрожать эти губы и голос. А она ведь даже не за себя просила и платить была готова. Не для себя. За бабу какую-то левую, коллегу свою, которую муж избивал и запугал чуть не до смерти. А я слушал, смотрел и четко осознавал: это совсем же не идиотская жажда справедливости и желание спасти почти чужого человека. За этим кроется нечто более глубокое, личное, страшное. То, о чем она еще не сказала, и чтобы сказать, должна поверить хоть самую малость. И вот до повинного в том, что она вот вся такая, как есть, стала, желающим чьей-то боли и смерти существом, я хотел теперь добраться до удушья просто. Потому что это неправильно, чтобы женщина отчего-то захотела быть причастной к уничтожению жизни, к причинению боли. Женщина эту жизнь творит, вынашивает в себе, она жалеет, лечит раны, утоляет боль. А чтобы она была противоположностью всему этому, нужно или затравить ее, убить душу, довести до края, или… или же прийти на этот свет совершенно бездушной тварью. Такой, какая бросила своего новорожденного сына на стройке собакам, например. А почему-то поверить в то, что эта девочка с глазами и губами ангела такая, я не мог. Ангела, что будил во мне все грехи, и самыми сильными были похоть и гнев. Гнев на нее, добравшуюся до моего нутра, не ведая этого, на Лёху, что поддался ее чарам, как и я, на Корнилова, что нас в это втянул, возможно, просто как свои инструменты и претендовать на нее будет сам.