Первая поллитра исчезла, как и не стояла на столе, К этому моменту дети, вот только что бегавшие по двору, внезапно затихли и затаились где-то, наверное, предчувствуя возможные последствия, и только Ивга осторожно и беззвучно приносила закуску, да сменила опустевшую бутылку.
Вторая поллитра сменилась третьей. И только к ее концу у Александра начал немного заплетаться язык. Впрочем, когда решили прерваться, чтобы сходить до ветру и постоялец мог бы покурить на крыльце, стало понятно, что держится офицер из последних сил, на одном упрямстве. Впрочем, и Петр чувствовал, что тоже продержится недолго: мысли предательски путались, а выговаривать продуманное становилось всё труднее.
— Хороший ты парень, Сашка, — решил он наконец-то приступить к решению вопроса, который до этого момента задавать не стоило — слишком рано могло оказаться.
— И т-ты, Петя, мне нравишься. Жаль, раньш не встр, втре, тьфу ты, не встретились, стал бы… мне… другом, — не слишком твердо ответил офицер.
— Вот что я скажу тебе, Сашка, раз ты мне друг. — Петр положил ему руку на плечо. — Твои же сейчас начнут жидов щипать?
Офицер печально кивнул. Любая власть начинала свое существование с выяснения, не осталось ли чего у евреев после предыдущих ребят.
— Так вот, Сашка, у меня во флигеле живут жиды. — Петя показал в сторону сада, обозначая направление. — И ты их не трогай. А если тронешь, — тут Петру внезапно стало понятно, что для того, чтобы закончить такую долгую речь, сил понадобится немало и он немножко передохнул перед тем как продолжить, — то жить у меня ты не будешь.
Тут силы совсем покинули организм Петра и он прислонился к стене, чтобы ненароком не упасть.
— Петя, для тебя — что угодно. Не нужны мне, — тут уже организм Александра дал небольшой сбой и он икнул, но, сделав усилие, продолжил: — никакие жиды.
Они еще немного постояли молча, потом офицер, собравшись с силами, крикнул:
— Эй, кто там… есть… ко мне!
Из сгущающихся сумерек вынырнула немного нескладная фигура солдата.
— Слушаю, господин штабс-капитан.
— Ты кто?
— Штычка. Леонард Штычка, отставной…
— Да помолчи уже… помню… флейтист… Так, Штычка, бегом к хорунжему, скажи, — тут предательская икота опять прервала его, но с мысли не сбила, — если кто Петиных жидов тронет, тому я лично… яйца оторву… да, сам. Бегом, — и тут опять пришлось икнуть, отчего окончание команды раздалось уже вслед удаляющемуся в темноту Штычке, — марш!
Весть об исключительном положении Петиных постояльцев распространилась мгновенно, как среди тех, кто решал еврейский вопрос в одном отдельно взятом селе, так и среди тех, с кем этот вопрос решали. Так что, когда хитроумный Штычка через полчаса пошел к флигелю пошукать насчет самогона в честь такого хорошего известия, то обнаружил там стоящими человек тридцать, если не больше, тихо переговаривающихся между собой евреев. Сидеть, а тем паче лежать, в маленьком домике места не нашлось бы даже самому маленькому из них. Впрочем, переговорам это нисколько не помешало и бутылку с самогоном Леонарду передали, посчитав его запрос справедливым. Отставной флейтист тут же вытащил из горлышка кукурузный початок, в три глотка ополовинил сосуд, вставил пробку на место и ушел, не забыв вежливо пожелать господам евреям спокойной ночи.
Утром Петр проснулся, как обычно, с первыми лучами солнца. Мысли о том, чтобы отдохнуть, потому что вчера выпил лишнего, у него никогда не возникало. Работа разгонит любую дурь.
Выйдя в сад, он увидел стоящего под яблоней, как раз возле брошенной вчера заготовки, своего постояльца, Исаака. Тот переминался с ноги на ногу, поджидая его. Несмотря на мешки под глазами и общую помятость облика — когда тебе под пятьдесят, бессонные ночи оставляют свой отпечаток намного глубже, чем в молодости — выглядел он так, будто только что узнал о самой большой в жизни удаче.
— Петя, спасибо, век не забудем, — сказал он, и поклонился, низко, до земли, так что стало видно протершуюся на правой лопатке рубаху. — Ведь вчера и Соломона, и Сруля старого, и…, — он беззвучно заплакал, не вытирая слез.