— Ну, — холодно спросил профессор, — они не подходят?
— Нет, они не могу прийти.
На минуту, на две наступило молчание.
Оба пристально печально смотрели друг на друга.
— Все знают об этом?
— Никто, кроме меня.
— Как вы узнали?
— Я был на стене вблизи потайной калитки — маленькой деревянной калитки, выходящей в сад роз. Я заметил, что кто-то крадется между кустами. Раздался стук в дверь. Я открыл ее. Передо мной был татарин-христианин, сильно изрубленный саблями. Он прибежал с поля сражения. Его прислал английский командор Уиндгэм. Он расстрелял большинство своих патронов. Он окопался и послал за новым подкреплением с судов. Пройдет дня три, прежде чем оно может подойти. Вот и все. Боже мой! Достаточно и этого. Профессор нахмурил свои косматые седые брови.
— Где этот человек?
— Он умер. Умер от потери крови. Его труп лежит у палатки.
— И никто не видел его?
— Почти никто.
— О! Так значит, кто-нибудь видел его?
— Энслей, вероятно, видел с башни. Он должен знать, что я получил известие, и хочет слышать их. Если я скажу ему, то и остальные узнают.
— Сколько времени мы можем продержаться?
— Час, самое большее — два.
— Это наверняка?
— Я ручаюсь вам за это моею воинской честью.
— А потом мы должны сдаться?
— Да, мы должны сдаться.
— Нам не остается никакой надежды?
— Никакой.
Дверь поспешно распахнулась и молодой Энслей влетел в комнату. За ними толпились Ральстон, Паттерсон и толпа белых и туземцев-христиан.
— Вы получили какие-нибудь известия, полковник? Профессор Мерсер вышел вперед.
— Полковник Дреслер только что передал их мне. Все идет отлично. Они остановились, но будут здесь рано утром. Опасности больше нет.
Радостные приветствия вырвались из уст людей, стоявших у двери. Все смеялись и пожимали друг другу руки.
— Ну, а вдруг на нас нападут до утра? — вспыльчиво крикнул Ральстон. — Что за дураки, чего они не идут скорее! Ленивые черти, их следует всех отдать под суд.
— Мы в безопасности, — сказал Энслей. — Неприятелю сильно досталось. Мы видели, как они уносили сотни свои раненых через горы. Они, должно быть, понесли страшный урон и до утра не нападут на нас.
— Нет, нет, — сказал полковник, — конечно, до утра они не нападут на нас. Тем не менее, отправляйтесь на свои посты. Мы не должны ничего упускать.
Он вышел из комнаты вместе с другими, но раньше обернулся и на одно мгновение его глаза встретились с глазами старого профессора. «Оставляю все в ваших руках», — сказал этот взгляд. Ответом была суровая, решительная улыбка.
Послеобеденное время прошло без нападения со стороны боксеров. Полковнику Дреслеру было ясно, что эта непривычная тишина означала только, что они собираются с силами после битвы с отрядом, посланным для подкрепления, и готовятся для неизбежного, окончательного нападения. Остальным казалось, что осада окончена и число нападавших уменьшилось от понесенных потерь. Поэтому веселое, шумное общество собралось к ужину за столом, где красовались три откупоренных бутылки шампанского, и был открыт знаменитый бочонок с икрой. Бочонок был довольно большой, и хотя каждому из присутствовавших досталось по полной столовой ложке лакомства, содержимое его еще не было исчерпано. Эпикур[9] Ральстон получил двойную порцию. Он клевал икру, словно голодная птица. Энслей также взял икры во второй раз. Сам профессор взял большую столовую ложку. Полковник Дреслер, зорко наблюдавший за ним, последовал его примеру. Дамы кушали очень охотно, за исключением хорошенькой мисс Паттерсон, которой не понравился соленый, острый вкус икры. Несмотря на гостеприимное угощение профессора, она едва дотронулась до порции, лежавшей на ее тарелке.
— Вам не нравится мое угощение. Мне это очень жаль, так как я берег его, чтобы угостить вас, — сказал старик. — Пожалуйста, покушайте икры.
— Я никогда не ела ее. Вероятно, со временем она понравится мне.
— Ну, следует попробовать. Отчего вам не начать развивать свой вкус. Пожалуйста, попробуйте.
Веселая, мальчишеская улыбка, словно солнечный луч, озарила хорошенькое личико Джесси Паттерсон.
— О, как вы упрашиваете! — со смехом проговорила она. — Вот уже не ожидала такой любезности от вас, профессор Мерсер. Если я и не съем икры, то все же очень благодарна вам.
— Вы глупо делаете, что не кушаете, — сказал профессор так серьезно, что улыбка замерла на лице Джесси, и в глазах ее показалось такое же серьезное выражение, как и в глазах профессора, — Говорю вам, глупо не поесть икры сегодня.
— Но почему же… почему? — спросила она.
— Потому что икра лежит у вас на тарелке. Потому что грешно тратить ее понапрасну.
— Ну, ну! — сказала толстая миссис Паттерсон, наклоняясь через стол. — Не приставайте к ней. Я вижу, что икра не нравится ей. Но икра не пропадет даром. — Лезвием ножа она соскребла икру с тарелки дочери и положила на свою.
— Ну, видите, не пропала. Можете успокоиться, профессор.
Но профессор не успокоился. Напротив, на лице его появилось выражение, как у человека, встретившегося с неожиданным и страшным препятствием. Он казался погруженным в свои мысли.
Кругом шел веселый разговор. Все говорили о своих будущих планах.
— Нет, нет, я не буду отдыхать, — сказал Пьер. — Для нас, священников не должно быть отдыха. Теперь, когда школа и миссия уже устроены, я передал их отцу Амиелю, а сам отправлюсь на запад основывать новые.
— Вы уедете? — спросил мистер Паттерсон. — Неужели вы в самом деле собираетесь уехать из Ишау?
Отец Пьер с шутливым упреком покачал своей почтенной головой.
— Вам не следовало бы показывать вашу радость, мистер Паттерсон, — заметил он.
— Ну, ну, у нас различные взгляды, но лично против вас я ничего не имею, отец Иьер, — сказал пресвитерианец. — Но как может разумный, образованный человек в наше время учить бедных, ослепленных язычников, что…
Общий гул протеста прекратил теологические[10] вопросы.
— А что вы намерены делать, мистер Паттерсон? — спросил кто-то из собеседников.
— Ну, я пробуду месяца три в Эдинбурге, чтобы присутствовать при годовом собрании нашего общества. Я думаю. Мэри, ты будешь рада походить по магазинам на улице Принцев. А ты, Джесси, повидаешься с людьми твоего возраста. Мы можем вернуться осенью, когда наши нервы успокоятся.
— Да, нам всем необходимо успокоиться, — сказала сестра милосердия, мисс Синклер. — Знаете, продолжительное напряжение нервов очень странно подействовало на меня. В настоящую минуту у меня такой шум в ушах.
— Смешно, но я чувствую то же самое, — крикнул Энслей. — Такой нелепый шум, словно муха, то поднимается, то опускается у меня в ушах. Вероятно, как вы говорите, это происходит от слишком сильного нервного напряжения. Что касается меня, я уеду в Пекин и надеюсь получить повышение за это дело. Там хорошее поло[11] и это будет самой лучшей переменой для меня. А вы, Ральстон?