Очередной рывок в мою сторону — я на рефлексе отшагнул и подставил ногу. Запнувшись, он все-таки попытался пырнуть меня клинком, пришлось перехватывать его руку, и не правой, а левой, блокируя на таком расстоянии от себя, чтоб не рисковать. Парня повело за собственной рукой. Буквально на мгновение перед глазами у меня появилась его шея, и движение правой рукой, рубанувшее «когтем» по незащищенной плоти, получилось неосознанно. Так же машинально я отскочил в сторону и пропустил мимо себя упавшего, зажимающего глубокую рану в шее человека.
— Добивай его, — приказал мне один из офицеров, на которого я до того не обращал внимания и потому, считай, не видел.
Смерил его взглядом, в который, кажется, вложил многое из того, что уже успел передумать и перечувствовать за последние четыре недели. Ноль реакции. На языке вертелись сразу два возможных ответа: «Добивай сам, козел» и «Пошел на хрен», поэтому я не успел сказать ничего. Один из мужчин за «верхним» столом поднял голову и сделал какой-то жест — тот самый офицер поспешно поклонился и, подхватив недобитого под локоть, сам выволок его из залы.
Этот мужчина на первый взгляд мало отличался от других мужиков, сидевших за одним столом с ним. Ни рогов, ни чешуи, ни хвоста… Впрочем, если он хвостат, я этого видеть не мог, разве что под стол заглядывать, под уложенные пышными складками белоснежные скатерти. Да, чуть более смугл, чем другие, с жесткими чертами лица, с очень бедной мимикой… Вернее, она у него практически отсутствовала. В тот момент, когда он перевел на меня взгляд, я, вздрогнув, понял, что мимика ему без надобности — все то, что выражают мускулы человеческого лица, вполне могли выразить эти глаза.
Одного его взгляда вполне хватило для того, чтоб поверить, что в жилах этого человека течет изрядное количество нечеловеческой крови.
— Иди, — миролюбиво окликнул меня другой офицер, и я пошел, машинально проверив, не потерялся ли где-нибудь мой нож.
В комнате, куда меня отвели (здесь отыскалось все, что только может понадобиться сразу после боя — новая одежда, лохань и два кувшина с теплой водой, накрытый стол, напитки, удобная кушетка и глубокое кресло возле окна), я первым делом насухо вытер правый «коготь», прощупал все ремешки, которыми он крепился к руке. Удобная штука, оказывается. Правда, не слишком-то гуманная. Похоже, в этом мире вообще мало гуманности. Не доросли пока.
Отложив оружие, я наклонился над блюдом с закусками. Все очень красиво разложено, хотя и видно, что для гладиатора собрали на одной огромной тарелке все то, что для больших господ распределяют по разным, — тут тебе и рыба, и мясо, и особым образом приготовленные овощи, и икра, и сыры, и перченый соус в вырезанных чашечками ломтиках фруктов. С местной изысканной кухней я еще не сталкивался (повседневная была настолько проста, что к ней легко было привыкнуть), поэтому первый ломтик отправлял в рот с огромной опаской. Оказалось необычно, но довольно вкусно. Уже через минуту я усердно наворачивал рулетики из пластинок печеной репы и ветчины, макая их в соус.
Очень нескоро отворилась дверь, и сопровождавший нас маг ввел в комнату еще одного бойца, который шагал неуверенно, пошатываясь, усадил его в кресло. Осторожно ощупал забинтованное плечо.
— Все нормально?
— Да, порядок, — слабо ответил гладиатор. Он был бледен почти до синевы. — Уже не болит.
— Добро. Будет болеть или кровить, скажешь парню за дверью. Он позовет меня. — И, отстраненно взглянув в мою сторону, чародей вышел.
— Эй, брат, не плеснешь мне вина? — спросил раненый, неловко двигая рукой. — Вот из той бадьи.
— Думаешь, стоит тебе глушить? — Я наклонил тяжелый серебряный кувшин над кубком. Аромат напитка скоро добрался и до меня. Похоже, напиток был стоящий, надо попробовать.
— Самое верное дело, чтоб кровь возродилась в жилах. Благодарствую. Заверни мне кусок мяса в лепешку, не сочти за труд. Вот того… Благодарю.
— Трудный был бой?
— Не слишком-то. Но, видишь, слегка неудачный. Впрочем, мне повезло больше, чем моему противнику. — Парень радужно усмехнулся, продемонстрировав великолепные зубы. — Царапина-то заживет. А твоему другу вообще не подфартило.
— Что? — Я не сразу сообразил, о ком вообще можно было так сказать.
— Руйшу. Руйшу не выгорело.
— В каком смысле?
— Да ни в каком. Убили его. Я видел, как выносили тело.
До меня эта информация дошла лишь с большим запозданием. Я успел что-то промычать в ответ, кивнуть головой, сделать лицо, которого, как мне казалось, собеседник ждал от меня… Потом он стал рассказывать что-то о своем бое, а я вдруг осознал, что же такое услышал…
И из головы разом вылетели и впечатления от собственного боя, и интерес к чужому. Руйш, парень, так настойчиво пытавшийся сделать отсюда ноги, не сумел выжить. Наверное, он чувствовал, что для него все это веселье хорошим не закончится, поэтому так упорно пробовал каждую возможность убежать, которая только ему представлялась.
Стало холодно и неприятно, еда потеряла вкус. Я попробовал вина и даже оценил тонкий его букет, но никакого удовольствия не получил. Отдых и расслабленность упорно перешибало одно веское соображение: почему я сегодня остался в живых? Потому, что повезло. Ну да, Руйшу тоже два раза везло. Или три, не помню. Я ведь дерусь не так, чтоб хорошо. Хреновенько дерусь, особенно если сравнивать меня с мастерами. Как мне должно везти, чтоб выживать и в будущем?
Вот только что тут можно сделать? Сбежать Руйшу не дали, не позволят и мне. Остается только тренироваться и научиться драться так, чтобы мои шансы стали хоть чуть больше. Даже если этого будет недостаточно, лучше умереть сражаясь. Просто ложиться и давать себя добивать слишком страшно.
Жалко Руйша. Не выразить, до чего жалко.
— А что, здесь всегда кого-то из пары убивают? — спросил я, прервав рассказ раненого о каком-то бое год назад, в ходе которого умерли все, и довольно быстро. Глаза жгло, и казалось, что если перевести ощущения в разговор, с собой проще будет справиться.
— Почти всегда. Иногда император приказывает биться не до смерти, но это бывает очень редко. Или какую-нибудь из своих наложниц спрашивает, хочет ли та, чтоб проигравшего добили. Некоторые из них иной раз просят пощадить.
— И щадят?
— Ну, в таких случаях да. Но это очень редко происходит. Не стоит на это рассчитывать.
— Я и не рассчитываю, — буркнул раздраженно.
В открытую дверь завели сразу двух парней из тех, что прибыли сюда с нами. У одного была перебинтована голова, но смотрел он весело и сразу же первым делом кинулся к лохани с водой. Потом — к кувшину с вином.
— Уже три трупа, между прочим! — радостно сообщил он, оторвавшись от горлышка. — И не знаю, вытянет ли последний. Может, станет четвертым.
— Ты оптимист, — протянул раненый, вяло поднимая глаза.
— Ну так что ж… Лучше они, чем мы.
— «Мы» — это кто?
— Ну кто-кто… Я, например. Блин, каждый раз прямо чувствуешь, как это классно — жить! — воскликнул «весельчак», запуская руку в блюдо с остатками еды и копаясь там, словно в каких-нибудь огрызках или отбросах. Я порадовался, что уже наелся. — Вот почему я люблю эту работу! Вот почему!
— Мы прониклись уже, — огрызнулся третий, не раненый, судя по всему, мало расположенный болтать или чему-либо радоваться. — Заткнись, наконец.
— А ты чего с похоронной рожей, будто мать родную закопал? Мы ведь живы, что это для тебя — горе, что ли?
— Я не собираюсь ничего тут с тобой обсуждать. Понял? Отвяжись.
Мне оставалось лишь отвернуться и всем дать понять, что этот разговор не только меня не касается, а я его не слышу. Пожалуй, я понимал обоих — и развеселившегося, и обозленного. У всех своя реакция на крайнее напряжение и встречу со смертью лицом к лицу.
Я сам себе удивлялся и в тот день, и в последующие. Мое спокойствие казалось мне странным, даже в чем-то ненормальным, но с другой стороны я был рад, что способен оценивать происходящее с холодной беспристрастностью. Трезвая оценка всегда намного полезнее эмоциональной.