– Нет, расскажи мне сказку…
– Я тебе вчера на ночь рассказал…
– Она снова была про ядерные ракеты…
– Я только такие сочиняю…
– Тогда расскажи мне про ракеты, но так, чтобы было и про любовь…
– Что-то ты ко мне требования завышенные…
– Вольф! Ты обещал мне сказки на ночь! Исполняй обещание!
Что за день, никто из постели выбраться не может, несмотря на ясное солнце. Я вожусь с
Агнешкой, и все спят… все вокруг останавливается, когда я не гоняю Войцеха, когда не отрываю
Шлегеля от чтения, а Шведа от компьютера, когда не выспрашиваю о новых открытиях старика
Крюгера… Весь хутор затих, нигде ни звука… Ничего – сейчас всех на ноги поставлю, построю
и… и – в горы. Пора мне вспомнить о своем верном и вечном одиночестве.
Глава 5
Смотрю на хутор с высоты. Сонный Войцех дрова рубит, Эрих снова собрался на лыжах идти…
Возле дровяного сарая ошивается Агнешка – собак кормит… Вроде все в порядке, а что-то не то…
Все думаю про Норвегию и… про свое Отечество… Что-то с мной не так, словно в голове
мутится… мысли не ясные. Ничего, напьюсь вечером со Шведом – и порядок…
Глава 6
189
Открытые глаза англичанина затянуло смертью, словно окно инеем. Меня занесло песком,
словно снегом. Застрекотали винты вертолета, словно корявые ветки зацарапали в замерзшее
стекло. Зашипел окурок, прожегший мою кожу, или затрещало пламя в затопленной печи.
Занесенный надо мной клинок исчез, сон кончился, и прошлое отступило. Я открыл глаза и
присмотрелся к предрассветному сумраку за заиндевелым окном. Заносящий хутор колючим
снегом ветер взвыл и смолк. Стало так тихо, что я начал отчетливо различать ровное дыхание
спящей девушки. Каждый ее выдох греет мою грудь, но не изгоняет мороза, прокравшегося мне за
грудную клетку. Он вошел в меня вместе со стуженым ветром, когда Швед вспомнил русский. Он
напомнил мне, что… Сколько веревочке не виться…
Швед ничего такого в виду не имел – всего тренировался и упражнялся в русской речи. Только
именно тогда я серьезно задумался и загрустил. Не бесконечна ведь и моя веревочка. А когда я
сообразил, какой конец я вынужден выбрать, обрывая мою, еще вьющуюся, веревочку, – совсем
затосковал. Конец ведь ее не в крепких руках Игоря Ивановича. Моя веревочка кончается черт
знает в каком месте и черт знает с какими людьми, а мой начальник только касается ее – только
одного ее, строго отмеренного мной, отрезка… не конечного отрезка. Вот и выходит, что обрубить
свою веревку так, чтобы конец ее оказался не в чужих, а в его руках, обязан я… без его содействия
или давления. Я должен решиться и покончить… с задачей и с собой. Мне пора возвращаться в
Отечество…
– Вольф, ты проснулся?
Агнешка высвободила руки из-под тяжелых одеял и косматых шкур, чтобы тепло обнять меня.
Ее губы озарились ласковой улыбкой, глаза засветились нежностью. Я без особого воодушевления
отметил, что рассчитывал добиться от нее привязанности к себе, – не большего. А в итоге
добился… Она любит меня. Искренне любит, не забывая благодарить меня каждым взглядом не за
заслуги, а просто за то, что я есть. А я… Черт…
Я бережно отстранил ее, останавливая, и встал, одеваясь. Она чуткая – сразу заметила, что мои
руки перестали дрожать от страсти, что держать ее я стал так же твердо, как автомат. Она не
привыкла к моей холодности и не понимает, что происходит, – только растеряно смотрит мне в
спину.
– Вольф, ты уходишь?
– Объезжать территории пора.
– Еще солнце не взошло.
– Раньше поедем. Пойду коней седлать.
– Это не из-за меня, нет?
– Нет.
– Ты только скажи мне…
– Не из-за тебя.
– Это из-за Харальда? Вы едете на его хутор? Пить с ним и плясать с его дочерьми?
– Конечно, отправился за перевал верхом.
– Зимой на его хутор верхом не проехать, да?
– Да. Агнешка, мы со Шведом просто проверим пролесок.
Я начал молча чистить карабин, а она – наблюдать.
– Вольф, вы со Шведом на охоту пойдете?
– Конечно, с карабином на кролика.
– Ты шутишь, да?
– Да.
– Это же слишком мощное оружие, да?
– Да. Для кролика.
– А в кого ты тогда собираешься стрелять?
– Ни в кого.
– А для чего тогда карабин?
– Для красоты.
Она встала, путаясь в одеялах и сбрасывая на пол шкуры.
190
– Что случилось, Вольф? Ведь что-то случилось… Я же вижу… Ты стал пить, а когда не пьешь
– пропадаешь сутками в горах… один.
– С оружием. Или со Шведом.
– Не важно, Вольф…
Я подобрал одеяла, набросил шкуру ей на плечи, забросил карабин за спину и ушел, собираясь
бесцеремонно разбудить Шведа и всех остальных. Нечего бездельникам бока отлеживать, когда я
бодрствую и готовлюсь к бою.
Я остановился за дверью, прислушиваясь к скрипучим половицам. Порадовался было, что
Швед проснулся без моих пинков и выкриков, но подумал и отбросил версию. Меня насторожил
тихий смех… девичий смех. Нет, не чисто что-то в датском королевстве. Швед… Швед спит не с
девушками, а с вычислительной техникой – его из списка подозреваемых можно смело вычеркнуть.
Думаю, он и во сне цифры видит, а не девиц. А старик Крюгер… Он – старик. И вообще, – с тех
пор, как его голову покинули пришельцы и подобный бред, он стал думать об одних химикатах.
Прежде Клаус прятался в подвалах от кошмарных преследователей и их космических лучей, а ныне
– скрывается на чердаке со своими склянками и препаратами от нас, шумящих и мешающих ему
размышлять. Крюгер на чердаке ночи напролет проводит в полном одиночестве. Уверен, что и
снятся ему исключительно формулы. Шлегель тоже вне подозрений – с ним девицы не смеются, а
плачут… он ведь – конченный садист. А Войцех… Я его в тяжелый труд с ходу впряг, как только
мы на хутор приехали. Он у меня топором машет с утра до ночи. Я его специально так выматываю.
Не следует ему о девицах думать. Правда, он не только трудится за десятерых, но и жрет тоже – за
десятерых. Недооценил я, видно, его силы немереные. Черт…
Я стукнул прикладом в стену и заорал во всю глотку, как на плацу.
– Я иду искать! Кто не спрятался!.. Тот такого пинка получит!..
Вломился к Войцеху, вскочившему мне навстречу и натягивающему штаны еще с закрытыми
глазами.
– Ян, я встал уже… Я иду…
– Не называй меня здесь так! Ясно?!
– Да, Улаф… Я уже…
– Где она?!
– Здесь… Знаю, виноват… Только устал я так вчера, что… не отнес ничего в сарай, все здесь
оставил – и лопату, и…
– Девица где?!
– Да вот она, Улаф.
Я оглянулся, но не увидел никого… только растерянную Агнешку. Она побежала за мной, как
была, – босая, облаченная только в белую рубашку и широкую шкуру, обернутую вокруг ее
хрупких плеч.
– Я не про Агнешку! Твоя девица где?!
Я поднял простыни рукоятью хлыста и посмотрел под кроватью. Не взирая на возмущение
поляка и испуг стоящей в дверях девушки, продолжил поиски его исчезнувшей подружки. Как
сквозь землю провалилась. С досадой резанул хлыстом воздух и вышел.
– Швед!
Я толкнул дверь, отгораживающую меня от товарища, как и собирался, – без всяких церемоний
со стуком.
– Швед! Подъем! Карабин на плечо и по коням!
Швед открыл один глаз и посмотрел на меня, открыл другой и подмигнул мне, раскинул руки и
закрыл глаза. Что еще за безобразие? Я встал над ним, заложил руки за спину и заорал во все горло.
– Вставайте, господа офицеры, вашу ж!..
Швед сообразил, что я не с той ноги встал, и вскочил, влетая в сапоги.
– Тише ты, Охотник!
Я заехал хлыстом по завалу шкур, раскидывая их в стороны.
– Вот так вам, товарищи офицеры!
– Ты что делаешь, Охотник?! Что бушуешь?! Какие товарищи?! Какие офицеры?!