Рассказывал об этом товарищам, они посмеивались в ответ: мол, тоже еще тактика! Но когда выяснилось, что, несмотря на все перепалки, в которые я попадал, на моем самолете еще не имелось ни единой пробоины, – насмешки прекратились.
После первых неудач понял я одну немудреную истину: летчик в воздухе, как водитель на улицах большого города, должен быть осмотрительным и расторопным, иначе все будут мчаться мимо, а ты – торчать на месте. Тебя обойдут даже те, кто гораздо хуже владеет машиной. А нам недоставало именно такой напористости.
Под нами – Лазаревская. Углубляемся километров на двадцать пять в сторону гор. Внизу ожесточенный бой, в воздухе – спокойно. Неужели так никого и не встретим? А что это чернеет вдали? Может, показалось? Иначе Евтодиенко увидел бы тоже… Нет, он не видит – точка чернеет как раз в секторе, неудобном для просмотра ведущим.
Я уже ясно различаю контуры «фоккера». Прибавляю обороты, выхожу чуть вперед, чтобы обратить на себя внимание Евтодиенко. Вижу его красивое, с черными бровями лицо. Показываю: немец! Он отвечает по радио: «Не вижу, атакуй, прикрою».
Я давно мечтал о встрече один на один с врагом. Но как-то не получалось – то прикрывал ведущего, то отбивался от «мессеров». И вот этот момент пришел – мой командир предоставил мне свободу действий, сам стал на прикрытие. Сейчас будет первая схватка. Чем она закончится?
Нас, конечно, двое. Но это же проклятущая «рама». Мы знали: если сразу ее не сразишь – потом трудно управиться.
Володя всем своим поведением как бы напутствовал меня: дерзай!
Захожу в атаку сверху, сзади. ФВ-189 растет, растет в прицеле – пора открывать огонь. Жму гашетки – мимо. Расходимся метрах в двадцати. Иду на косую петлю, не выпускаю «раму» из поля зрения. А она, развернувшись, ухитрилась пристроиться в хвост Евтодиенко. На полной скорости захожу фашисту в лоб, бью по нему. От «рамы» что-то отлетает, она у меня на глазах вспыхивает. Но еще держится в воздухе. Начинает уходить, отбиваясь теперь от Евтодиенко. Видимо, немец решил, что я уже свое сделал, ушел в сторону.
Но я не выпускал из своего поля зрения оба самолета. Снова завернул косую петлю, вышел прямо на «раму» и дал очередь по бензобакам. Клевок. Шлейф дыма. Удар о скалы.
Неописуемая радость охватила меня. Я что-то закричал, бросил машину туда-сюда, взвился почти свечой в небо.
А Евтодиенко, мой бывалый командир и надежный товарищ, ходил в это время чуть в сторонке и стерег меня. Он уже знал, что многие погибали именно в порыве беспечной радости от первого боевого успеха, и смотрел в оба.
На земле он сказал Микитченко:
– Скоморохов уже сам может учить других воевать…
Я при этих словах страшно смутился, понимая, что меня перехваливают, но все же слышать такое было очень приятно.
Тронуло меня поздравление механика – старшего сержанта Мартюшева:
– Мне ни разу не приходилось еще латать дыры на нашем самолете. Я знал, что вы скоро вернетесь с победой. Поздравляю, командир, от всего сердца…
Мартюшев – уважаемый в эскадрилье человек, мой друг и наставник в житейских делах. Тридцатисемилетний сверхсрочник, он в свое время летал стрелком-радистом с В. Судцом в Монголии. Его оценка для меня многое значила.
На войне смена настроений происходит с невероятной быстротой. На второй день не вернулся с задания Коля Аверкин. Его все ценили за сердечность, душевность, веселый нрав. Он всем был нужен. И вдруг Коли не стало. В столовой остался нетронутым ужин, никто не прикасался к его аккуратно заправленной койке. Не хотелось верить в гибель Аверкина. И утром он явился в полк после недолгой, но по-своему удивительной одиссеи.
Его сбили «мессеры» в сорока километрах от берега. Он на парашюте благополучно приводнился. Несколько часов болтался среди холодных волн. А вечером, когда окончательно окоченел, вдруг в сумерках увидел всплывшую акулу. Его охватил неимоверный страх. А акула преспокойно приблизилась, на ней вдруг появился человек.
– Кто ты, отзовись! – раздалось по-русски. Аверкин сообразил, наконец, что это подводная лодка, но чья – не поймет. Вытащил пистолет. А с лодки снова:
– Греби сюда, нам некогда волынку тянуть…
Вот это – «волынку тянуть» и успокоило Аверкина. Свои!
Забрали его подводники, обсушили, обогрели, накормили, чаем напоили и на берег высадили.
Все бы подобные истории так заканчивались! Мы вспомнили о Полякове, Девкине. Надежд на их возвращение уже не было.
А жизнь между тем продолжалась. И приносила новые радости и огорчения. После первого сбитого «фоккера» командиры стали относиться ко мне с большим доверием.