С невозмутимым видом кузнец подковал три ноги, принялся за четвертую, но, взглянув на нас, улыбнулся и предложил нам закончить начатую им работу. Подобным делом мне никогда не приходилось заниматься, однако руки, с детства знавшие всякие инструменты, сами потянулись к молотку. Поплевал я по-крестьянски на ладони, решил показать, что и сам не лыком шит. Да не тут-то было: удар – ухналь на полу, второй – ухналь согнулся, пришлось его вытаскивать щипцами.
– К любому делу привыкнуть надо, – сказал на ломаном русском языке старый мадьяр и дружески мне улыбнулся. Ему не хватало русских слов, зато я нашел их: привыкнуть, приспособиться, приноровиться. Война приучила, приспособила, приноровила меня к моему ремеслу, она, с ее жестоким и неумолимым законом – выживает сильный и опытный, – заставила хорошенько изучить секреты боевого мастерства.
Любопытно, что раньше, вернувшись с задания, мы, бывало, возбужденно рассказывали о полете.
А сейчас? На второй день после нашего с Филипповым боя встречаю побывавшего со своей шестеркой над передним краем Митю Кравцова.
– Ну, что там? – спрашиваю.
– Да ничего особенного, – спокойно ответил он.
А чуть позже узнаю, что наша шестерка встретила сорок «фоккеров», разогнала их, заставила повернуть вспять. А на земле догорали три вражеские машины.
«К любому делу привыкнуть надо» – вспоминали мы слова старого мадьяра-кузнеца. За этими словами – многолетний опыт труженика-мастера.
…А напряжение боев растет.
Если совсем недавно мы вели бой с двадцатью шестью стервятниками, шестерка Кравцова – с сорока, то 24 декабря восьмерке Петра Якубовского пришлось иметь дело с пятьюдесятью ФВ-190. Финал был тот же: три «фок-кера» уничтожены, остальные ушли, не выполнив своей задачи.
Наши действия вызвали, естественно, одобрение со стороны вышестоящего начальства. И не только одобрение. Некоторые летчики управления дивизии захотели принять участие в воздушных схватках. Был в их числе и майор Ковалев. Он обладал отличной техникой пилотирования, но в боях участвовал редко, опыт растерял.
Попросился Ковалев в нашу эскадрилью.
Мы не особенно радовались, когда у нас появлялся человек, летающий от случая к случаю. А Ковалев – инспектор-летчик. Он, конечно, считает, что больше нашего все знает и все умеет, претендует на самостоятельность в действиях. А мы вынуждены посылать на его прикрытие своих лучших бойцов.
Помнится, как однажды командир дивизии полковник Селиверстов тоже решил испытать себя в бою. До этого он длительное время не летал. И вот, несмотря на то что раньше комдив был превосходным летчиком-истребителем, его поразили несколько раз. Потом он захотел действовать в нашей эскадрилье охотников. Мы прямо ахнули: этого чудесного человека надо было сберечь любой ценой. Мы выделили для комдива лучшего ведомого – Василия Калашонка и еще пару для прикрытия и тем самым ослабили боеспособность эскадрильи.
Теперь Ковалев…
Я без энтузиазма отнесся к его желанию. Чувствовал, что со мной согласны и мой заместитель Виктор Кирилюк, и командиры звеньев Василий Калашонок, Борис Горьков. Мы не были уверены, захочет ли он в дальнейшем летать с нами. Это не то что Маслов, Козлов, Кисляков, Филиппов, Гриценюк, еще в Югославии вернувшийся в строй после ранения… Для них эскадрилья – дом родной. В ней они выросли, закалились, возмужали.
Вот даже Чебаков заметно подтянулся. Он постепенно приобретал необходимые бойцовские качества. Правда, с ним пришлось крепко поработать. Мы с Кирилюком всем уделяли много внимания, работая с каждым летчиком отдельно. В этом нам помогали партийная и комсомольская организации, заботившиеся о том, чтобы в эскадрилье все стали мастерами маневра и огня. Но особенно много пришлось заниматься с Чебаковым. В авиацию он пришел в двадцать семь лет – человеком со сложившимся характером, устойчивыми привычками. Воздушная круговерть поначалу была ему просто не по нутру. Пришлось терпеливо внушать ему то, что нами было основательно усвоено в девятнадцать-двадцать лет. Мы знали, что начинающий истребитель остро переживает первые боевые вылеты. Тут выручает только собственный опыт.
Много раз мне, Кирилюку, Горькову, Калашонку приходилось беседовать с Чебаковым, разбирать его боевые вылеты. Летали с ним вместе и на задания, где, обеспечив надежное прикрытие, давали ему возможность полностью проявить себя. В конце концов он, как говорится, втянулся в наше дело, в нем пробудились активность, инициатива; развивая их, мы помогали ему стать настоящим летчиком-истребителем.