Спелые острые колосья сомкнулись, преграждая ей дорогу, она растоптала их. От дыхания Быка серебристые пшеничные поля стали холодными, вязкими, рыхлым снегом липли они к ее ногам. Но Она все бежала, кричащая и побежденная, в ее ушах льдинкой звенел голос мотылька: «Давным-давно прошли они по дорогам, и Красный Бык бежал за ними по пятам, затаптывая их следы». Он убил их всех.
Внезапно Бык оказался перед ней; будто шахматная фигура, пронесся он над нею в воздухе и опустился, преградив путь. Он не бросился на нее сразу, и Она не побежала. Когда Она впервые увидела его, он был громаден, но, преследуя, он вырос до таких размеров, что Она не могла даже увидеть его целиком. Подпираемое гигантскими смерчами ног, тело его изгибалось вдоль всего залитого кровью небосвода, северным сиянием пылала голова. Его ноздри зашевелились, он шумно вдохнул, и Она поняла, что Красный Бык слеп.
Метели рождаются на закате. Ледяные ветры сопровождают Солнце до горизонта, подобострастно вздымают фонтаны снежинок в его честь. И даже потом, долго, трусливо прячутся в скалах, выжидая, пока ненасытная хищница-ночь прекратит мучения издыхающего света. Ветры, как и шакалы, свирепы лишь в отсутствие львов…
Этим закатом, метель началась позже обычного. Стремясь отыграться за опоздание, ветер визжал и выл, тыкаясь в двери слепой заснеженной мордой. Старый сосновый сруб, сложенный из толстых, грубо обтесанных бревен, жалобно скрипел под напором стихии, вокруг стонали обмороженные деревья.
С подветренной стороны дома, рядом со скособоченной дверью, тускло светилось единственное окно, крест-накрест забитое досками. С подоконника свисали сосульки, в доме царил полумрак. Сгорбившись и уронив мощные руки, перед столом, где дымно горела свеча, сидел великан.
На голову выше самого крупного человека, косой сажени в плечах, так заросший волосами, что лица почти не было видно, обитатель бревенчатого сруба носил грубую одежду из шкур. Под густыми рыжими бровями подозрительно блестели глаза, различить их цвет при свече было трудно. Великан сидел, не двигаясь, понуро глядя в стол. Его грудь тяжело вздымалась.
Медленно тянулись минуты. Гигант механически, безо всякого смысла провел пальцем по столешнице. Еще раз. И еще. Его пустой, блуждающий взгляд упал на грязные нарты, валявшиеся у стены.
Великан сжался, будто от удара кнутом. Закрыл лицо ладонями, глухо застонал. Но мгновение слабости быстро миновало, и в срубе вновь воцарилась гнетущая тишина. Вопли ветра за стенами ее лишь подчеркивали.
Прошло немало времени, прежде чем снаружи послышались голоса и в дверь сильно, требовательно заколотили. Гигант очнулся не сразу; еще довольно долго он смотрел в пустоту невидящим взором. Наконец, когда стук перешел в откровенные удары, хозяин дома пришел в себя и встал, колыхнув пламя свечи.
— Кто? — спросил угрюмо.
— Открывай, Тур! Патруль!
— Угу… — буркнул великан. Неохотно приблизившись к дверям, он поднял тяжелый засов, с ликующим свистом впустив метель.
Следом за ветром, отфыркиваясь от снега, в дом протиснулось странное существо — его бы назвали кентавром, если б и четверолапая, и двурукая половины его тела не принадлежали снежному барсу. Грациозный, как и все кошки, очень крупный — с тигра, феллир кутался в белый пушистый тулуп особого покроя, хранивший от холода и широкую барсову спину, и мускулистый, слегка напоминавший человеческий, торс. Такие же пушисто-белые сапоги согревали четыре его «нижние» лапы.
— Ну и погодка, — низким, хрипловатым голосом, выдавил патрульный. Гигант ничего не ответил, лишь покрепче затворил дверь. Барсокентавр беззвучно скользнул к огромной кирпичной печи, занимавшей почти половину сруба. Открыл заслонку, бросил полено в пышущую жаром пасть. Хозяин безучастно наблюдал.
— Знаю, знаю, «чувствуй себя как дома, старый друг», и прочее, прочее, прочее… — промурлыкал незванный гость. Осмотрелся, принюхался. На пол, с его тулупа большими комьями сыпался снег.
— Чего надо? — неприветливо спросил великан, возвращаясь к столу. Феллир оглянулся, зло прижал уши.
— По делу, по делу, — одним прыжком оказавшись рядом, он сел «по собачьи» и уперся в стол обеими руками. — Ты на закате где был, а, Тур?