Несмотря на то, что каюта находилась не в трюме, а в кормовой надстройке, она была сырой и тесной. Кроме кровати в ней находились лишь крошечный сиротский столик и сундук для вещей.
Вещей у Эгина было мало. Поэтому его вещевой мешок попросту стоял на крышке сундука. А выходные камзол, рубаха и рейтузы качались туда-сюда на гвозде, вбитом в стену.
В матрасе водились худые и очень кровожадные блохи. В раме узенького окна свистел ветер.
Впрочем, такой же точно была и соседняя каюта. Эгин предпочел эту лишь потому, что в ней была подставка для меча, располагавшаяся параллельно изголовью ложа. «Облачному» клинку Эгина, стало быть, здесь было куда комфортней, чем в соседней каюте.
Судно шло вблизи берега. Погода была плохой, но с учетом времени года ее можно было назвать сносной. «Гордость Тамаев» неистово подпрыгивала на волнах. Экипаж, кроме вахтенных, крепко спал, источая винный дух. Эгин маялся бездельем.
Все думы были передуманы. От этих дум, а может и от качки, Эгина уже начинало подташнивать. Письмо Альсима было прочитано десятки раз. Платье – почищено.
Последние два года на Медовом Берегу Эгин обходился без столичных мод. Без камзолов, рейтуз, курточек, колетов и батистовых рубашек. Без носовых платков и духов.
На Медовом Берегу он ходил в штанах из овечьей кожи хорошей выделки и в холщовой рубахе до середины бедер. То есть одевался так, как все мужчины Ваи. Но в вежественном Пиннарине этот костюм был в высшей степени неуместен.
Размышляя в этом духе, Эгин встал с койки с намерением переложить почищенное платье в вещевой сундук.
Встал и – сомнений быть не могло! – сквозь шум волн за окном отчетливо различил дыхание человека. Человеческого существа. Но откуда, милостивые гиазиры?
Стараясь действовать бесшумно, он снял с крышки сундука свой баул и по возможности так же бесшумно поставил его на пол каюты.
Резким движением открыл крышку.
В сундуке, уткнувшись носом в сухую ветошь, сонно посапывал, свернувшись клубком, мальчик лет двенадцати.
Лицо его показалось Эгину знакомым. Воришка?
– Кукареку, – сказал Эгин тоном воспитателя, опускающего розги в бадейку с соленой водой.
– Ну? – спросил Эгин, когда мальчик протер глаза и уселся на койке с чашкой горячего травяного отвара.
Рядом с ним Эгин положил сухари – единственное, что было в каюте съестного. Мальчик выглядел бледным и голодным.
– Ну и вот.
– То есть, по-твоему, я не найду способ отправить тебя назад?
– Думаю, не найдете.
– Почему ты так думаешь?
– Потому что слышал, как капитан вас называл. За глаза.
– И как именно?
– Он вас по матери называл. Извините, – добавил мальчик.
– Извиняю. И что?
– Ну, если его еле-еле удалось уговорить выйти из Ваи в Новый Ордос, то слабо верится, что вы сможете уговорить его вернуться в Ваю, чтобы меня вернуть, и потом еще раз выйти в Новый Ордос за вами. Ему это невыгодно.
«Ну стервец!» – мысленно похвалил Эгин мальчика за наблюдательность и сообразительность. Но выражение строгого недовольства Эгин со своего лица решил не сгонять. Из педагогических соображений.
– Да, мне это не выгодно. Ты все правильно просчитал. Сдаюсь. А почему ты думаешь, что мне выгодно ссориться с твоими родителями? Они ведь Шилол знает что могут подумать! Они ведь подумают, что это я тебя уговорил. Или заманил ехать в Новый Ордос, чтобы там продать. Больше-то здесь никто никуда не едет, не считая команды!
– Во-первых, никакого Шилола нет, – заявил мальчик.
– А во-вторых?
– А во-вторых мои родители… Ничего они не подумают!
– Это почему? Или ты им честно сказал, что собираешься тайком пробраться в трюм, потом в каюту к гиазиру Эгину, залезть в сундук и зайцем ехать до Нового Ордоса?
– Я им этого не говорил.
– Вот именно! Почему?
– Потому, что им все равно.
– Что значит все равно?
– То и значит. Они даже не заметят.
Эгин не нашелся, что ответить. Да, есть и такие родители на белом свете.
– Ну хорошо, а как тебя зовут?
– Никак.
– Нет. Так не пойдет. Всех людей как-нибудь да зовут. Ведь верно?
– Ну, верно.
– И тебя тоже как-то звали, когда ты жил на Медовом Берегу.
– Ну да. Но только мне не нравится.
– Что именно?
– То, как меня звали. Я вам не скажу как.
– Как же мне тебя называть?
– Да наплевать как.
– Не хами. Все-таки, ты сидишь в моей каюте и лопаешь мои сухари.
– Спасибо, – буркнул мальчик.
Эгин понимал, что резкость мальчика проистекает не столько от неотесанности, в целом свойственной молодому поколению Медового Берега. Но в основном от страха.
От страха перед морем, бушующим за бортом. Перед Новым Ордосом, перед Пиннарином. Перед Эгином, обладателем странной репутации, хозяином «облачного» клинка.
– Вы ведь не выкинете меня в море? – спросил мальчик с ехидцей.
– Посмотрим по твоему поведению, – с педагогическим прищуром ответил Эгин.
– Тогда назовите меня на свой вкус. А я буду отзываться.
– Ты что, серьезно?
– Серьезно, – сказал мальчик. По выражению его лица Эгин понял, что на этот раз мальчонка непоколебим.
– Тогда я называю тебя… называю тебя…
И тут Эгин впал в неожиданное замешательство. Вопрос, казалось бы, был простым. Но в то же время – таким сложным! Ни одно благозвучное мужское имя не приходило Эгину в голову. На языке вертелась всякая ерунда: Пеллагамен, Диннатолюц, Ларв…
И вдруг Эгин вспомнил про человека, с которым прибыл около двух лет назад на Медовый Берег. Про такого же, как и он некогда, офицера Свода Равновесия. Только из Опоры Безгласых Тварей. Про мастера альбатросов и псов, понимавшего языки животных, про юбочника и остроумца. Про человека, который отдал свою жизнь ради спасения его, Эгина, драгоценной шкуры.
– Что ж, называю тебя… Есмаром. Тебе нравится?
– Есмаром? Ничего, жить можно.
Последовавший за этим час настойчивых расспросов позволил Эгину прояснить ситуацию, а заодно узнать кое-что о биографии нового пассажира «Гордости Тамаев». Эта биография показалась Эгину весьма примечательной.
Матерью Есмара была женщина, рожденная горянкой от жителя Ваи. От нее пострелу достались авантюризм, черные как угли глаза и худощавое сложение. Отцом же Есмара был один из рыбаков Ваи, горький пьяница и скандалист. Есмар помогал ему на промысле и нырял за губками вместе со старшими братьями. Судя по рассказам Есмара, он научился нырять раньше, чем научился ходить.
Несмотря на низкое социальное происхождение, восьми лет отроду Есмар пошел в школу. Тогда вайским учителем был незабвенный Сорго. Тот самый, что невиданно возвысился в последние два года до придворного поэта Сиятельной Княгини и получил дворянский титул вместе с приставкой «окс».
Тогда же Сорго исполнял обязанности всех без исключения учителей – от грамматики до музыки, по совместительству был Начальником Почты и неистово графоманил в подражание древним поэтам.
Видимо, Сорго был неплохим учителем. Так или иначе, ему удалось возбудить любовь к знаниям, открытиям и подвигам крайней мере у одного ученика. Того самого, что сидел сейчас на койке Эгина. И эта любовь заполонила всю его маленькую и несмышленую голову.
Книги и изложенные в них истории о подвигах и славе возбудили в душе Есмара неутолимый героический зуд.
Особенно пагубную роль в деле задуривания несовершеннолетней головы сыграл Валиатон со своим трудом «О невозможных вещах», с которым Есмар познакомился уже при приемнике Сорго – гиазире Набе. Именно оттуда он впервые узнал о существовании Ита. И воспылал страстью к этому жутковатому и притягательному городу.
– Я хочу попасть в Ит. У меня там дело. И поэтому мне нужно в Пиннарин. От Пиннарина до Ита – рукой подать.