Коул разразился смехом:
— Дэмон, тебе грозит трепка. Веди себя хорошо и открой носовой люк.
Он выбросил в люк несколько сухих пайков для стайки оборванных и худых ребятишек, которые выглядывали из-за угла, словно дикие зверьки. Дети тотчас набросились на еду. Наблюдая за ними, Берни отметила степень человеческой деградации.
"Наверное, это самое страшное, что сделали с нами черви. Они вернули нас в первобытное состояние".
Бэрд раздраженно фыркнул:
— Коул, что ты творишь? Калории нужны тебе самому, парень. Не стоит поощрять этих паразитов.
— Брось, они же еще дети.
— Но ты знаешь, кто из них вырастает.
— Дэмон, тебе никогда не приходилось голодать? Ты вырос в богатой семье. Ты не понимаешь, что это такое. — Словно для усиления своей тирады, Коул порылся в карманах и выбросил в люк что-то еще. Бэрд ничего не сказал. Кажется, он прислушался к мнению Коула, и это было довольно странно. — Наши рационы гораздо богаче, чем у них, и они нас за это ненавидят. Посмотри на себя. Посмотри, сколько мяса на наших костях по сравнению с ними.
— Но мы же должны сражаться с противником. Они могут надеть броню и получат те же пайки.
— Да, приятель, я так и скажу следующему восьмилетке…
Коул по-прежнему говорил благожелательно и спокойно, но все же его слова задели Бэрда. Тот замолчал.
Берни мысленно отметила этот факт: пригодится для будущих перепалок.
Теперь настало время ей прояснить ситуацию.
— Бэрд, ты испугался, потому что я вернула свои сержантские нашивки?
— Ну, не могу сказать, что я в восторге от престарелого вояки, просидевшего где-то на задворках с самого Дня-П.
И тут она не сдержалась:
— Да ты, наверное, не ладил со своей матерью. А как насчет отца? Ты хоть знал его? А мать?
"Чудесно, теперь ты дала ему понять, что он тебя достал".
Но на этот раз Бэрд не клюнул на провокацию. И Берни знала почему. Она нарушила границу, проведенную войной; все шутки насчет семьи — добродушные или, как сейчас, злые — были под запретом. Каждый из людей лишился кого-то из близких. Новое социальное табу возникло очень быстро.
Хотя легко было поверить, что Бэрд совершенно нечувствителен.
Берни не собиралась извиняться — по крайней мере пока. В конце концов, она не сержант этого отделения, а лишь откомандирована на время поездки, так что нет смысла добиваться взаимопонимания с этим напыщенным пустомелей. Это проблема Маркуса.
В этот миг в наушниках раздался треск, затем послышалось сообщение:
— Контрольный пульт — «Дельте». Мы получили новые донесения об активности Саранчи. Оставайтесь на связи, передаю новые координаты. — Голос принадлежал женщине, и Берни никак не могла его узнать. — Ближайший прорыв в двух километрах к юго-западу от вашей цели.
На канале связи раздался голос Хоффмана:
— Сколько времени у нас остается на погрузку, лейтенант?
— При вашей скорости передвижения около двадцати шести часов, сэр. Команда в месте назначения вас ждет.
— Понятно.
Коул зашелестел своей картой, отмечая полученные координаты. Берни все еще пыталась вспомнить голос, прозвучавший по радио, но была вынуждена признать поражение.
— Коул, кто это был? — спросила она.
— Лейтенант Аня Штрауд.
— Ах да… — Теперь она вспомнила. Светловолосая малышка вдвое ниже и вдвое тоньше своей мамы. — Дочка майора Штрауд.
— Она, кажется, заглядывается на Дома, — добавил Бэрд. — Похоже, вы знаете абсолютно всех еще с пеленок. Она всегда очень приветлива с ним.
Значит, Бэрду ничего не известно о Маркусе. Это неплохо.
— К Дому все относятся хорошо. Парни Сантьяго всегда были отличными ребятами.
— Вы намерены преподать нам урок истории? О том, как наш сержант-уголовник стал героем?
Даже если бы она и захотела, Берни не знала бы, с чего начать. И в этой истории до сих пор не все было так ясно, как казалось, даже если она присутствовала там лично и все хорошо помнила.
— Нет, — ответила она. — Не намерена.
Глава 5
Я теперь редко вижу Маркуса. Я совсем не знаю его, и это только моя вина. Я лгал ему о том, что произошло с Элейн, и чем больше я лгал, тем труднее становилось в этом признаться. Дети всегда чувствуют ложь. Потом их доверие слабеет и исчезает.
ДОМ САНТЬЯГО, ХАСИНТО; ВОСЕМНАДЦАТЬ ЛЕТ НАЗАД,
ЗА ЧЕТЫРЕ ГОДА ДО ДНЯ-П
Дом присел на краешек кресла, уперся локтями в колени и повесил голову, ожидая взрыва.
Взрыва не было. Возможно, разразись буря, ему было бы легче.
— Тебе шестнадцать, — наконец сказал отец. — Тебе всего шестнадцать лет.
— Отец, я все равно не могу отвернуться от этого. — Дом уловил шорох за дверью гостиной: мама прислушивалась к их разговору, — Я должен поступить правильно.
Эдуардо Сантьяго присел на корточки перед сыном и заглянул ему в глаза:
— Ты и впрямь хочешь жениться на этой девочке, когда сам еще ребенок?
— Я не оставлю Марию одну после того, что случилось, — заявил Дом. В следующее мгновение он по- чему-то вспомнил о Маркусе. — И я не хочу, чтобы моего ребенка воспитывали чужие люди.
Дом и сам не знал, откуда у него взялись такие слова. В этот момент он словно слышал себя со стороны, как мог его слушать отец, и сам себе казался маленьким мальчиком, повторявшим слова взрослых, значения которых не понимал.
"Но я действительно так думаю. Я хочу жениться на Марии. И всегда хотел этого. Только… это надо сделать как можно скорее".
— Она сказала о беременности родителям?
— Нет. — Родители Марии нравились Дому, но он не хотел испытывать их подобным образом. — Я хочу быть рядом с ней, когда они об этом узнают. Я сам должен им все рассказать.
Эдуардо немного помолчал, пристально глядя в лицо сына, потом медленно улыбнулся:
— Да, именно так должен поступить мужчина.
— Я боюсь, отец.
— Я знаю.
— Ты сердишься на меня?
— Не сержусь. Я хотел бы, чтобы все было по-другому. Но раз уж так вышло… мы поможем тебе, чем сумеем.
— Прости. Я тебя разочаровал.
Дом и сам не знал, почему решил, что отец будет на него злиться: ведь он никогда не выходил из себя. Но этот случай был настолько серьезным, что можно было ожидать исключения из правил. Отец же стал немного грустным и сентиментальным, как в те минуты, когда вспоминал погибших армейских друзей. Он положил руки на плечи Дома.
— Ты никогда не разочаруешь меня, сынок, — тихо произнес он. — Я никогда не гордился тобой больше, чем в это мгновение. Легко быть храбрым, когда все идет хорошо, но настоящий характер мужчины познается только в тяжелых ситуациях.
Дом вовсе не чувствовал себя настоящим мужчиной. Его сердце сжималось от страха, как и в тот день, когда Мария сообщила ему о беременности. Он попал в трудную ситуацию — здесь отец прав. Дом казался себе беспомощным ребенком; он хотел бы повернуть время вспять и все изменить… Но не мог. И надо было справляться самому.
Просто ему надо больше времени. Просто все слишком быстро. Они все равно поженились бы и завели детей. Года через три или четыре все будет как надо…
— Я пойду и скажу маме, — наконец произнес Дом. — А потом отправлюсь к родителям Марии.
— Хочешь, я пойду с тобой?
— Спасибо, но…
— Ты сам будешь говорить, я только постою рядом.
Эдуардо Сантьяго всегда знал, что нужно его детям. Дом тоже хотел бы обладать таким чувством меры, всегда понимать, когда его участие необходимо, а когда — и как далеко — следует отступить. Будущий ребенок создаст много трудностей, зато опасения Дома с тали сменяться радостью: он всегда может рассчитывать на поддержку семьи, даже если сам твердо решил не обременять родных лишними заботами.
— Ее отец с ума сойдет, — сказал Дом.
Самым трудным для Дома стало постучать в дверь Флоресов. И, как оказалось, больше всех расстроилась мать Марии.
— Должен признать твое мужество, Дом, — сказал отец Марии, обняв за плечи всхлипывающую жену. — Тогда вам лучше пожениться.