Ушла Маруся на связь с генералом Зарубой.
Нет ее день. Нет ее два дня. Проходит целая неделя. Командир уже начал тревожиться: не попалась ли в какую ловушку. И уж хотел посылать разведчика, как вдруг Маруся заявляется. Худая, оборванная и почерневшая от усталости и голода. С нею деревенский мальчонка лет двенадцати, тоже замученный, с ног валится, одни глаза да зубы.
Маруся молча опустилась у костра, где в огромном ведре готовился обед. Налила еще недоваренного супа и стала есть из одной миски вместе со своим спутником.
Мальчишка ест быстро, мясом обжигается, ни на кого не смотрит, словно в чем-то виноватый.
Партизаны поняли, что люди голодные, оставили их в покое, пусть поедят, отдохнут, а потом сами все расскажут.
Стоят партизаны в сторонке и, глядя на мальчишку, дивятся — уж очень странно одет. Солдатская гимнастерка так вылиняла, что и не поймешь, какого она цвета. Подпоясан широченным пожарным ремнем с огромным кольцом на боку. Галифе синие, как у милиционера. На голове пехотинская пилотка с ярко начищенной звездочкой. А на ногах постолы — аккуратно пригнанные лапоточки из свежего, еще зеленого лыка. Но самым неожиданным в его наряде был алый, словно новенький, пионерский галстук.
Больше всех заинтересовался мальчишкой комиссар отряда, бывший учитель. И, когда заметил, что тот утолил первый голод, спросил его:
— Ты что же, товарищ пионер, и по селу, занятому фашистами, ходил в красном галстуке?
— Не! — мотнул головой мальчишка, обгладывая кость. — Я с самого начала войны живу в лесу.
— В лесу-у? — удивленно переспросил комиссар. — С отцом, с матерью?
— Не! — все еще не выпуская из рук совсем обглоданную кость, ответил тот и нахмурился.
Комиссар понял, что мальчишка чего-то недоговаривает, но решил пока что его не донимать. И только спросил:
— А кто же тебе так выстирал да нагладил пионерский галстук? Или это уже Мария Федоровна?
— Не! — тот опять тряхнул лохматой и, видать, давным-давно не мытой головой. — Стирал сам. Речек в лесу хватит. Вместо мыла — глина. А гладил на гильзе от орудийного снаряда.
— Не видывал такого утюга, — признался комиссар. — Как это?
— На костре нагрею орудийную гильзу, вытру ее, потом обмотаю галстуком. Он и высохнет и выгладится.
— Неплохой способ! — одобрил комиссар. — А моя дочка даже электрическим утюгом не всегда охотно гладила. Все маму просила.
— Это пока ее жареный петух не клюнул, — убежденно заметил мальчишка. — А попала б, как я, в беду, сразу всему научилась бы.
— Но все же и в лесу теперь опасно ходить в красном галстуке. Вдруг попадешь фашистам на глаза…
— А это зачем? — и мальчишка вытащил из-за пазухи новенький вороненый пистолет. — В десятку я еще не попадаю. Но голову фашиста за двадцать метров продырявлю!
Комиссар только руками развел: мол, возразить нечего.
Отложив дочиста обглоданную кость, мальчуган не спеша полез в карман своих широченных галифе.
— А если фашистов будет целая куча, то вот им! — с этими словами он вынул из кармана гранату-лимонку.
— Ну-ка, ну-ка! — протянул было руку комиссар.
Но мальчишка проворно сунул лимонку обратно в карман.
— Ты сам-то не подорвешься на ней? — в тревоге спросил комиссар.
— Что я, маленький, что ли?
Комиссар улыбнулся, но ничего на это не сказал и пошел с Марусей в землянку командира. За ними последовал и мальчишка…
Комиссар хотел оставить его возле костра, но Маруся сказала, что мальчишка сейчас нужнее командиру, чем она сама.
Командир за руку поздоровался с Марусей и, кивнув на мальчишку, сказал:
— Мария Федоровна, может, вы одна обо всем доложили бы.
Командир нарочно при пионере назвал по имени-отчеству учительницу. Маруся сказала, что Ваня знает больше, чем она.
— Ну что ж, тогда садитесь, отдыхайте, рассказывайте, — командир указал на бревно, лежавшее вдоль всей стены и служившее скамьей сразу для половины отряда. Сам он сел на пенек по другую сторону стола, которым служила огромная дубовая колода. Рядом с ним, тоже на пеньке, сел комиссар.
Когда уселись, командир спросил:
— Ну так что же вы узнали о генерале, Мария Федоровна?
Маруся тяжело вздохнула и устало, словно ее после тяжелого похода принуждали подниматься на высокую гору, ответила:
— Ваня лучше расскажет, — Мария Федоровна кивнула на подростка. — После всего пережитого он, по-моему, стал взрослым. И говорить с ним можно на равных.