— Теперь никакая собака не возьмет нашего следа. Только бы Ганс не заметил проволоку да не пригнул голову! — с дрожью в голосе сказал Сенька.
— Хорошо бы, подольше он сегодня кутил на хуторе! — взмолился Гаврюха.
Собрав старые рукавицы, которыми держались за проволоку, ребята ушли на болото, к тому месту, откуда надеялись удирать в случае удачи. На дороге они нарочно оставили следы солдатских ботинок: пусть немцы думают, что это дело партизан.
Не ушли сразу домой не потому, что раздирало любопытство, а потому, что, если немец проскочит невредимым, проволоку надо сразу же снять, чтобы утром не обнаружили ее полицаи и засаду можно было повторить.
Ночь наползла на болото густыми темными туманами. И только над лесом, в той стороне, где растаяла последняя капля дневного светила, плыла чуть подкрашенная багрянцем тучка — предвестник ненастья. Все замерло. Даже лягушки умолкли, словно тоже прислушивались к нахлынувшей тишине.
— Гаврюх, а вдруг его так развезло от самогона, что остался ночевать на хуторе? — прошептал Сенька. — Ведь там ему еще добавит Ганнуськина тетка.
— Не. Побоится ночевать без охраны, — ответил Гаврюха и настороженно поднял руку. — Тихо, что-то гудит.
Оба прислушались. И разочарованно:
— Самолет.
— Пошел на восток, проклятый, — уверенно заметил Сенька.
— А мне кажется, наоборот, на запад тянется гул, — возразил Гаврюха. — Может, наши летят бомбить Берлин. Листовку-то читал? Уж не раз наши бомбили Гитлерово логово.
— Хорошо бы! — согласился Сенька только потому, что уж очень хотелось, чтобы наши бомбили фашистов и вообще громили их.
Стрекот мотоцикла застал друзей врасплох, он появился как-то сразу неожиданно близко. Ухватившись за руки, ребята застыли, чувствуя тугой, гулкий и учащенный пульс друг друга.
Из-за плотины, где дорога круто заворачивала в лес, вырвался яркий пучок света, чиркнул по болоту, прижимая молочный туман, и тут же вернулся на дорогу — отрезал лес от болота.
— Увидит! — сжав руку друга, прошептал Сенька. — Струна блеснет при свете!
Мотоцикл, перескочив плотину, помчался на полной скорости, но ребятам казалось, что тащится он слишком медленно, что порой чуть ли не останавливается. Приближаясь к тому месту, к которому было приковано все внимание друзей, мотоцикл перестал урчать. Слышны были только выхлопы: пах! пах! пах! Это значит, что мчится на высокой скорости. И все равно страшно: вдруг помешает что-то непредвиденное…
Словно взрыв, раздался рев мотора. Погасла фара. Женский визг огласил болотную тишь. И все смолкло.
Гаврюха и Сенька стояли ошеломленные: неужели удалось? Стояли не двигаясь долго, казалось, целый час, хотя на самом деле не прошло и минуты. Но вот до слуха обоих дошло жалобное:
— Ганс, Ганс! Что с тобой? Га-анс!
И вдруг крик на весь лес: так кричат только в самом безысходном случае. Крик этот стал удаляться в сторону хутора, до которого было ближе, чем до села…
Гаврюха и Сенька поняли, что задуманное ими дело удалось. Поняли и удивлялись, что не испытывают ни удовлетворения, ни радости, только еще более лютую злобу к фашисту и все усиливавшийся страх перед тем, что будет дальше.
Когда Ганнуся с криком побежала на хутор, друзья тоже рванули к болотному ручью, который выбрали для ухода от возможного преследования. Войдя в ручей, они добрели до того места, где он впадал в речку. Здесь у них стоял плот из двух бревен. Забрались на этот плот, оттолкнулись от берега и поплыли. На середине речки поснимали огромные немецкие ботинки. Их они нашли на месте боя еще в начале войны. И вот теперь воспользовались ими, чтобы у тех, кто будет искать виновников ночного происшествия, не было подозрения на подростков, да и на местных жителей. Пусть думают, что это сделали партизаны. В каждый ботинок еще из дому они насыпали махорки — собака ткнется носом и след потеряет. Но и этой предосторожности показалось мало. Они заложили в каждый ботинок по камню и бросили в речку.
Теперь было главным вернуться домой, пока на место расправы с районным палачом не прибыла полиция.
Подплыли к другому берегу, выскочили, а плот толкнули на середину. И, убедившись, что течение подхватило их средство переправы, пошли лесом, среди которого и стояло их село.