— Темир скоро поправится, а ходить не в чем. Ты его сапоги хорошо зачисть и солидолом пропитай, чтоб воду не пропускали. Он ведь какой — как только ноги свесит с пар, сразу начнет собираться на задание.
Услышав это, Темир слабым движением пальцев попросил показать сапоги. Назарка долго крутил перед ним сапоги, особенно правый, более добротный.
А когда обильно смазал неуклюжие, но крепко стачанные обутки, снова поднес больному. Но тот, видимо, от волнения опять впал в забытье.
Поставив сапоги под нарами, Назарка глянул на левый, на котором было пять заплаток, и невольно вспомнил горькую шутку его хозяина.
Как-то, еще до большого ранения, вернулся Темир с задания усталый, но довольный своей боевой удачей. Сняв левый сапог, он показал его деду Ивану и весело сказал, что этому сапогу повезло: он попал на железную ногу. Ведь Темир по-киргизски — железо. И рассказал историю последней дыры на носке сапога. Собственно, это была не дыра, а просто немецкий кавалерист саблей отхватил кончик сапога.
— Маникюр ногам делал мне приц, отрезал маленький конец ноготь на большом пальцом. Откудова узнал приц, что в партизанской землянка нету ножница? — пошутил тогда Темир.
Он не выговаривал «ф», поэтому у него получалось — приц, пабрика.
Другой раз более серьезную дыру в этом сапоге проделала немецкая пуля в заднике и застряла в каблуке. Темир тогда уходил от патруля после взрыва моста.
Во время минометного обстрела партизан, пустивших поезд под откос, осколком разорвало голенище на самом изгибе.
Осмотрев этот сапог, дед Иван сказал тогда:
— Эти розвальни осталось только в музей выставить.
И пояснил почему: видел он когда-то в музее сапоги царя Петра Первого.
— Добротные сапоги. Еще носить бы да носить. А они стоят себе за стеклом, — по-хозяйски рассудил дед Иван. — Твои бы на то место, а тут те царские ох как пригодились бы… Ну да ладно, попробую. Только в другой раз и не показывай мне такого рванья.
Скоро пришел и этот «другой раз». Но Темиру теперь было не до сапог. Его принесли на самодельных носилках. Ранен он был и в плечо и в правую ногу. Сапог срезал с ноги сам дед Иван. Сам его потом и восстанавливал. Да и то делал это больше для того, чтобы больной верил в скорое выздоровление…
За окошком совсем стемнело, но метель продолжала куролесить. Прислонившись к стеклышку, плотно залепленному снегом, Назарка словно опять услышал слова деда Ивана:
«Все следы снегом заметает».
Они прозвучали, как зов, как голос командира:
«Вставай, Назарка! Иди — все следы заметает метель!»
Он давно так и сделал бы. Но ведь дед Иван не пустит. Надо дождаться, пока уснет. А ложится он поздно.
И Назарка решил сам лечь пораньше, чтобы под старой шинелью, которой он обычно укрывался, все хорошенько обдумать. И тут он впервые слукавил перед дедом Иваном. Зная, что старик может до самого утра просидеть за работой, он спрятал сухие дрова, которые подкладывали в печурку для освещения, а выложил осину, от которой ни света, ни тепла. Ее обычно подбрасывали в печку днем, да и то на красные угли. Дед этой хитрости своего юного помощника не разгадал. А Назарка юркнул под шинель, пропахшую дымом да порохом, и стал думать о своем.
Ну хорошо, проберется он на хутор, пусть даже не заметят его, когда будет проходить по кладке. Но ведь он не знает, что за люди на хуторе. Там на этой лесной полянке стоит пять домов. Все живут под фамилией Багно. А люди-то, наверное, все разные. Может, чей-то сын в полиции служит… Узнают, что пришел из лесу за молоком, сразу поймут, кто он такой. Нет, нельзя признаваться, что из леса. Надо назваться погорельцем. В семи километрах от хутора есть погорелое село Волошки. Там от сотни дворов осталось всего только несколько сараев да развалюх, а хозяйства никакого не уцелело. Можно будет сказать, что в сараюшке на окраине того погорелого села, из которого все жители ушли в лес, он с матерью нашел себе приют. Соврать, что маленькая сестренка расхворалась, вот и пошел искать молока. Неужели не поверят? Свет не без добрых людей. Главное, на немцев не напороться. Говорят, у них есть какое-то снадобье: дадут тебе выпить, уснешь и расскажешь всю правду-матушку. Не хотел бы, да невольно все выболтаешь. Это страшнее всякой пытки…
За окном все кружит и шуршит сыпучая метель, голодным волком завывает в трубе. Дровишки в печурке потрескивают, и храбрый добытчик, сам того не желая, погружается в сон.
Очнулся Назарка в полной темноте. В печурке все прогорело, дед спал, устало посапывая. Не слышно было и Темира. Тот вообще спал беззвучно.