— Гос… товарищ Чур, я после вашего инструктажа подумал и пришел к выводу, что вы мне не доверяете. Только вот никак не могу определиться — это недоверие как к бывшему офицеру Российской армии, или как к немцу по крови?
Несколько опешив, я почесал затылок и с теми же интонациями с какими обращался к Грине, когда тот косячил, протянул:
— Евгений Генрихович… — после чего перейдя на нормальный тон продолжил — как же я могу вам доверять, если я вас практически совсем не знаю? Но это недоверие вовсе не того рода, о котором вы тут нафантазировали. И как офицер по духу и как немец по крови, вы себя уже проявили за три года войны. Хорошо проявили — награды просто так не дают. Так что я вовсе не опасаюсь, что ты бросишься на шею первому же немецкому солдату с криком — «камрад, спаси меня от красных варваров»!
Берг, хмуро ухмыльнувшись, решил уточнить:
— Тогда почему вы собираетесь постоянно сопровождать меня при демонстрации документов? Если не опасаетесь того, что я решусь на предательство?
Я пожал плечами:
— Именно, потому что не знаю, как ты будешь вести себя в стрессовой ситуации. Вдруг произойдет что-то, от чего ты растеряешься, или еще как накосячишь? Это ведь не минутный прием доклада у фельфебеля из перегонной команды. Тут куча нюансов в поведении может быть, о которых ты просто не догадываешься. И у немцев эти несоответствия вызовут подозрения. Тогда надо будет наглухо валить всех окружающих, ломать телеграфный аппарат и прорываться обратно на броню. В одиночку, этого может не получиться. Вот поэтому и иду с тобой. И как человек немного знающий язык и как боец. Так что барон, не множь сущностей сверх необходимого…
Евгений пару секунд переваривал сказанное. И было видно, что человека отпускает. Во всяком случае, из взгляда ушло унылое недоумение, а сам поручик, уже гораздо более бодрым тоном спросил:
— А у вас что — большой опыт поведения в этих самых ситуациях? Просто вы настолько уверенно говорите, будто каждый день, стоя с противником лицом к лицу, выдаете себя за другого…
Ухмыльнувшись, ответил:
— Евгений, вот ты наверняка уже пообщался с Михайловским. Дорога до Дьяково была длинная и я уверен, что взводный поделился с тобой не только личными и семейными новостями. Меня вы тоже в беседе зацепили. Значит, ты должен быть в курсе о потере памяти. Ну а теперь включи мозги и подумай — перед тобой опытный подпольщик. Как считаешь — общаясь с жандармами, полицией и прочими представителями репрессивного аппарата, как я себя чувствовал? Да, я этого не помню, но инстинкты — я поднял палец — инстинкты и навыки остались. Наверное, поэтому, голову сильными опасениями не забиваю. Так что — выше нос боец! Прорвемся! Наглость, она города берет!
Берг фыркнул:
— Кажется, в первоисточнике говорилось про смелость?
— А что есть смелость, без здоровой доли наглости? Так — просто готовность к самопожертвованию. Но вот вместе с наглостью…
Поручик задумчиво почесал щеку и как-то отойдя от темы, неуверенно сказал:
— Знаете, Чур, честно говоря, вы как-то совершенно не походите на революционера. Ни манерой поведения, ни словами, ни поступками…
Я удивился:
— А ты что, их так много видел, чтобы сравнивать?
Собеседник посуровел:
— Достаточно, чтобы понять, что тот же Тучнов был бы ими повешен. Что они вряд ли будут знать такие слова, как «стрессовая ситуация». И попавшихся в руки «офицериков», они бы сразу пустили в расход, а не приняли в свой отряд. Да и вообще…
Отмахнувшись, я лишь хмыкнул:
— Это ты, небось, местечковых революционеров наблюдал. Там же совсем разные люди встречаются. И пролетарии от сохи, которых все достало и у которых свое представление о справедливости. И авантюристы, чувствующие себя сейчас как рыба в воде. Да и просто дорвавшихся до власти бывшие мелкие служащие, умеющие красиво говорить. Вот последние, самые страшные, потому что идей у них море, а удержу они не ведают. Себя при этом считают пупом земли, поэтому, любое слово поперек, затыкают пулей.
Тут я вовсе не врал. Наибольшие зверства творили как раз не «лапотники» или заводчане, а вот такие серые мышки, в прошлой жизни, ничем особо не выдающиеся. Работающие клерками или приказчиками за небольшую копеечку и живущие, в основном, на деньги родителей. Им совершенно не нравилась окружающая действительность, но, честно говоря, вовсе не из-за угнетенного народа. Плевать они на него хотели. Мышек сильно задевало, что им, столь ярким и самобытным для того, чтобы хоть чего-то добиться, приходилось пахать на обрыдлой работе. А ведь они видели тех, кому все жизненные блага доставались без всяких усилий. Разные там купцы, спесивая аристократия и даже владелец лавки или начальник конторского стола, в которой вынуждена была прозябать «яркая» личность. Виноват во всем, разумеется, был прогнивший царский режим. Поэтому в частых тесных междусобойчиках, они все являлись ярыми карбонариями, а наиболее смелые, имели даже приводы в полицию (откуда после больших хлопот, их извлекали родственники).