— Устин! — услышал он голос Натальи и поднял голову.
Она стояла на пороге и, прижав ладони к раскрасневшимся щекам, с радостным изумлением смотрела на то место, где была коряга.
— Иди в хату, — говорил она, — ты же остынешь, Устин.
Несмотря на ее возражения, он перетаскал всю щепу в хату и, подкладывая под таганок, шутил и смеялся без умолку. Но зато потом, когда они сели за стол друг против друга, наступило внезапное молчание, словно бы оборвалась нить и требовалось какое-то время, чтобы связать ее. Прислушиваясь к своим мыслям. Устин мучительно искал слово, которое должно было объяснить его приход. Наталья сидела, опустив голову, и с волнением ожидала, когда же наступит конец молчанию, когда же его слово либо ударит ее в самое больное место, либо согреет своей теплотой.
— Наташа! — проговорил он решительно и строго.
— Выпей же, — сказала она торопливо, будто желая оттянуть время.
Он поднял стакан и, словно взвешивая его, сказал ласково:
— За нашу встречу, Наташа! — и залпом выпил. Затем опустил на стол свои тяжелые руки и, точно боясь, что от него ускользнет найденное слово, упрямо продолжал: — Я пришел к тебе, чтобы остаться здесь, навсегда… с тобой…
Она вздрогнула от неожиданности и, еще не веря тому, что сказал Устин, вздернула плечами и затем, вся как бы расслабленная, опала.
— Ну, что же ты молчишь? — спросил он настойчиво.
— Устин! — взмолилась она. — Кабы ведал ты… ах, боже мой! Ну, какая тебе я жена и что завтра скажут люди?
— Я хочу знать, что скажешь ты. А что скажут люди, я знаю наперед.
Устин с укором смотрел ей в глаза и качал головой.
— Намедни, по дороге в село, я жаловался Зиновею: «Куда, к кому иду я и кто поджидает, кто встретит?» Зиновей смеялся. А вот, выходит, правда моя. Ты не ждала меня, Наташа? — спросил он с упреком.
— Неправда! — простонала она.
— А зараз?..
— Да не пытай же меня. Тебе скажут люди… — и она заплакала, не стыдясь своих слез. — Я такое пекло прошла, такое пекло!..
В ее словах прозвучала такая горькая жалоба на свою участь, что растроганный Устин подбежал к ней и, сжимая ее руки в своих, стал утешать.
— Про все знаю, Наташа. И не хочу я тебя спрашивать о том… Тяжкая доля тебе выпала. Но я хочу и тебе и себе другой доли, счастливой. Ты веришь мне?
— Верю.
И когда прорвались первые слова, к ним пришла и сердечная теплота и душевная легкость.
У них нашлось так много невысказанного, что каждое слово открывало им много нового и значительного.
И когда, казалось, все было переговорено, Наталья встала и, разглаживая рукой скатерть, скользнула взглядом по фотокарточке и посмотрела Устину в глаза так, что он понял, о чем она хотела спросить его.
В то, что сказал ей когда-то старик Пашков о Митяе, она поверила. Арина, уклонившаяся от прямого ответа, молчаливо подтвердила слова старика. Но еще были сомнения. И вот теперь, когда перед нею сидел Устин, она ожидала его последнего слова. Наталья видела, как ему трудно сказать об этом, и тихо спросила:
— Это правда, Устюша?
— Да, — сказал он твердо. — Это я убил Митяя. Я убил его в бою, как врага. Ты осуждаешь меня?
— Мне больно и страшно было слышать это от Митяева отца, но в своем сердце я не осудила тебя.
Она медленно подошла к карточке, сняла ее и положила на красные угли под таганком. Карточка задымилась и вспыхнула. И когда огонь погас и остался только пепел, она добавила:
— Больше никогда мы не будем о нем вспоминать.
Весенний вечер спустился над кровлей. Тихо вошли в горницу сумерки и укрыли их, и все, что было зримым, растворилось в неслышно разлитой вечерней сини и слилось с ней.
В этот ли, в другой ли час Зиновей, лаская свою Настю, рассказывал:
— И вот остановился он, покрутил, сердечный, головой, да и говорит: «Куда иду я, кто поджидает меня, кто встретит?» А вот она и дождалась его…
А Настя, замирая от счастья, шептала:
— Дай-то бог им поладить. За Наталью я так рада, так рада.
VIII
Глубокую радость испытывал Устин Хрущев, возвратившись в родное село, где была знакома каждая хата, каждая тропинка, где все связано с далеким детством, где взору открывались безбрежные степи, где так много милых сердцу людей.
Односельчане почтительно встречали Устина, выказывали ему искреннее внимание, и он чувствовал, что многим обязан этим простым и сердечным людям, среди которых вырос.
Желанная встреча с Натальей, взаимные радости, новый семейный очаг — все это настолько взволновало Устина, что он несколько дней ходил в каком-то приятном полусне, наслаждаясь долгожданным отдыхом.