Солнце клонилось к западу, тени вытянулись. Когда наступили сумерки, стало заметно зарево на горизонте, в котором очень легко было разглядеть отдельные вспышки взрывов.
— Это далеко, — успокоил тяжело дышащий Эрих, — нам вон туда, — он махнул в темноту, на восток, — ещё раста, не больше, скоро будет поворот дороги. Но ночевать будем в окопе, так безопа… — конец слова перекрыл оглушительный вой-свист над головой и очень громкий взрыв, от которого зазвенело в ушах. — Бегом, бегом!
Повинуясь толчку в спину, я свернула с дороги и побежала через траву, кое-где выжженную, к ещё пока заметному в слабом свете углублению в земле. Оглянулась на попутчика и не обнаружила его за собой, пришлось возвращаться.
Первым, чему нас научили, как сестер красного креста, было оттаскивание тяжёлого мужчины в безопасное место. Ухватив его за запястье, я потащила ужасно тяжелое тело в сторону окопа, зарываясь сапогами в мягкую землю. Казалось, что руки вывернутся из плеч или спина сломается пополам, но я упорно тянула. Но как мне спустить его вниз? Траншея глубиной не меньше клафтера, край отвесный, а над нами все ещё воют снаряды.
— Я тут, тут! — вдруг захрипел Эрих, вырвав руку из моей хватки. Не сказала бы, что он аккуратно спустился, скорее, свалился, зато сам, я не виновата. Спрыгнув за ним и бросив сумку, я торопливо расстегнула пару пуговиц гимнастерки. — Ох, фройляйн, боюсь, я не могу сейчас ответить взаимностью…
— Замолчи, дурень! — беззлобно ругнулась я, вынимая сверток из аптеки.
Вышла луна, почти полная и очень яркая, как будто сама судьба благоволит этому оборванцу. Распечатав одну бумажную упаковку бинта и оторвав широкую полосу, я пропитала ее половиной спирта из пузырька. Первое правило — никакого чистого спирта в ране, обязательно разбавлять. Задрав на нем гимнастерку, я очень осторожно протёрла вокруг раны и положила комок мокрого бинта рядом. Трясущимися руками добавив воды к оставшемуся спирту, я смочила им второй кусок марли и вопросительно взглянула на раненого. Он, бледный, как мертвец, твердо кивнул и закусил рукав гимнастерки. Жалко, но необходимо промыть. Коротко плеснув на рану раствором, я сразу же начала убирать видимую грязь, чтобы сейчас, пока ему больно, а потом не бередить. Он жмурился, рычал, дёргался, но не мешал, терпел, честь ему и хвала.
Протерев руки спиртовой марлей, я распечатала второй бинт, сформировала из него повязку, немного увлажнила нижний слой раствором для дезинфекции и прижала к ране, накрепко перебинтовала торс третьим бинтом, уже не беспокоясь о грязи.
— Потрясающе, — выдохнул Эрих, пока я завязывала узелок у него на животе, — господи, ты просто подарок. Хочешь, подарю тебе кое-что незабываемое в ответ?
— Если у тебя есть на это силы, — невесело усмехнулась я, вытирая взмокший лоб рукавом.
Он с трудом сел, придерживаясь за мои плечи, а потом вдруг поцеловал меня. Мой первый поцелуй. Колючая щетина, холодная земля, оглушительный свист и взрывы вдалеке. Лёгкий запах спирта, дрожь от пережитого напряжения, крепкие плечи. И горячие, очень горячие губы.
— Ну как? — хрипло шепнул он, зарываясь лицом мне в шею. — Незабываемо?
— Да уж, поцелуев под обстрелом у меня точно больше не будет, — улыбнувшись, я перебрала его мягкие волосы. Судя по виду, это в них не грязь, а запекшаяся кровь, — особенно если учесть, что я помолвлена с обычным клерком.
— Ох и завидую я твоему жениху, — усмехнулся Эрих, отстраняясь и осторожно откидываясь на стену, устраиваясь полусидя, — когда жена не только женщина, но и боевой товарищ, это чудесная жена.
— Я скорее медсестра, чем боевой товарищ, — протянув ему флягу, я рассеянно заморгала, потому что мир вокруг внезапно потемнел.
Но это просто луна зашла за тучу, а может, за столб дыма от взрыва. Да и сами взрывы уже были только вдалеке.
— Ты безумно храбрая дуреха, — приподняв флягу, будто пил в мою честь, мужчина сделал маленький глоток, — как низко бомбить тылы, вот мрази. Но им до города дальности не хватило, это хорошо. Мы уже почти победили, ты знаешь?
Кивнув, я приняла флягу и вдруг поняла, как сильно хочу пить. Раз уж он столько знает, можно и спросить.
— Правда на нас напали? А то ходили слухи, что это мы начали войну, — Эрих нахмурился, потянулся к мешку.
— Обычно тот, кто нападает, сразу проникает на территорию врага, а потом его, в лучшем случае, вытесняют назад, как сейчас делаем мы, — достав кусок хлеба и колбасу, он тяжело вздохнул, — мы слишком многих потеряли в этой войне, чтобы за такие речи ветераны потом не выбивали зубы. Но мы побеждаем, это главное.
— А как же по дереву постучать? — напомнила я.
— И так голова болит, не буду я по ней стучать, — улыбнулся Эрих, протирая руки ещё влажной марлей, — ты все же заложила кольцо? За бинты?
— Мог бы быть благодарным, — столько было сожаления в его голосе, что я прикусила губу и отвернулась.
— Я благодарен, правда, — отложив еду, он повернул мое лицо к себе, — и лучшим проявлением благодарности будет то, что я найду его, выкуплю и верну. Где ты его оставила?
— В аптеке рядом с проулком, в котором ты сознание терял, — вздохнув, я потупилась.
Глупо поступила, конечно, никуда от этого не деться, но если ставить вопрос как «кольцо или жизнь», я выберу жизнь, пусть даже это жизнь нахального и вредного бездомного.
— Я в обоих сознание терял, — криво улыбнулся Эрих. Я запоздало сообразила, что то, что я приняла за пьяный говор, на самом деле речь человека на грани забытья. Но что уж теперь, не извиняться же, — знаешь, сейчас ты самая прекрасная девушка на свете. Чумазая, — он коснулся моей щеки, — вся в крови, в мужской одежде. Даже в этой блохастой шапке.
— Что-о?! — взвизгнула я, сдергивая с себя эту гадость.
Раненый зашелся в булькающем смехе, держась за пострадавший бок и с трудом уверяя, что просто пошутил. Раздражённо фыркнув, я ткнула его в плечо и обняла руками коленки.
— Не дуйся, фройляйн, — пытаясь отдышаться, он помахал ладонью перед лицом, будто отгоняя смешинку, — ладно, давай перекусим и спать. Уже завтра сдам тебя на руки брату. Жаль только, не смогу наблюдать, как он тебя отшлепает за твою выходку.
— Да, точно будет ругаться, — вздохнула я, принимая половину куска хлеба и колбасы.
Хлеб был немного чёрствым, колбаса — жирной и невкусной, но после долгого дня и многих переживаний я проглотила нехитрый ужин и даже не подумала жаловаться. Уже безумно хочется вернуться домой, воспитанно потрапезничать с семьёй, подняться в свою спальню и в чистой ночной рубашке забраться в большую мягкую постель с хрустящими простынями. Пока что из роскоши у меня только объятия Эриха, теплого и жёсткого, с горячим неровным дыханием куда-то в шею. И спала я спокойно, как никогда в жизни.
Утром ему явно было лучше. Дыхание выровнялось, прошли хрипы, походка стала твёрже. Конечно, ему нужна помощь врача, но первую помощь я явно оказала достойно. На завтрак у нас был ещё один кусок хлеба и остаток воды в несчастной фляге. Мы съели его на ходу, неторопливо переговариваясь.