— Опоздали — наш грех. Виновных я наказал. Виноват.
Майор Семибратов восстановил события. Он и командир только что вернулись из батальона, который наносил удар, пытаясь срезать выступ, образовавшийся в центре. Дважды переходил в атаку батальон, но не хватило сил, чтобы решить задачу.
Глонти внимательно слушал, взгляд его теплел, недовольство проходило. Из добрых побуждений затягивали офицеры штаба сроки доведения данных, но их надежды не оправдались.
…В последние дни сентября противник, перегруппировав силы, нанес удар в направлении на Сагопшин. В короткий срок была переброшена туда часть сил корпуса. Командиры и штабы привыкли к неожиданным и быстрым броскам. Без смелого маневра не приходилось рассчитывать на успех в обороне.
С третьей попытки вражеские танки проскочили в глубину нашей обороны, но около двух десятков их было подбито.
— Отсекаем огнем пехоту, — спокойно докладывал начальник штаба 57-й бригады майор М. М. Музыкин.
Вроде так и предусматривалось раньше: пропустить танки, а пехоту задержать. Но и танки, что прорвались через передний край, были также уничтожены в глубине. Одна только батарея младшего лейтенанта Корешева подбила 10 машин, из них 4 пришлись на орудие старшего сержанта Прохорова[3].
Беспримерный подвиг совершил 3 октября на восточных скатах высоты 488,4 командир 2-й роты 4-го батальона 57-й бригады лейтенант П. Мазуренко. 15 танков противника атаковали позицию роты. Вышли из строя ПТР и оба приданных орудия. Командир роты схватил гранаты и бросился с ними под ближайший танк. Ценою жизни он взорвал машину. Воины, воодушевленные подвигом лейтенанта, успешно отразили атаки врага и удержали занимаемые позиции.
Всю свою силу противник вложил в этот удар и не достиг цели. Задолго до темноты он ослабил натиск. Слишком широко размахнулись фашисты, не по своим силам поставили задачу. Пленный ефрейтор из 668-го полка 370-й пехотной дивизии разъяснил: за последние дни боев дивизия понесла большие потери, в ротах было по 120–130 человек, а осталось по 20–30.
Среди разведчиков, доставивших пленного, особенно отличились сержант Н. А. Богатенко и рядовой X. М. Хуштов. На их счету было немало захваченных «языков». Как-то сержант пояснил:
— Если притащили пленного — выполнили задачу, не удалось — вхолостую прожили день войны.
О нем командир сказал:
— Николай у нас всегда в группе захвата. Ловкий, быстрый и бесстрашный.
Если бойцы сами хвалили своего товарища, то можно не сомневаться — заслужил.
Отдыхать разведчикам некогда. В ночь они снова уходили на задание. Противник часто менял состав своей группировки и направления ударов — разведчики могли помочь разгадать его замыслы. Под утро они захватили в плен офицера, которого доставили на НП корпуса. Отсюда хорошо просматривалось поле боя. Пленный не мигая оглядывал местность. Низко над землей ползли тяжелые облака. В просвет между ними выглянуло солнце, и оно большим светлым пятном, подгоняемое ветром, бежало издалека по земле к нам навстречу. Десятки машин, обгоревших, со сбитыми башнями, опрокинутых набок, стояли среди редких, чудом уцелевших кустов виноградника.
— Долина смерти, — как помешанный твердил пленный, потрясенный видом поля боя. — Это наш конец.
Мы и без него знали, что это их финиш, дальше дорога для них была надежно перекрыта. Но, как и всякий загнанный в тупик зверь, противник мог еще бросаться в стороны, добиваясь кратковременных успехов.
С темнотой залязгали гусеницы вражеских танков, чтобы скрыть перегруппировку, артиллерия противника усилила огонь. Где следует ожидать атак? Надо отдать должное врагу: умел он скрытно перебрасывать танки на новое направление. Вовремя распознать их маршрут — половина успеха в предстоящем бою. Наступило затишье. Изредка пролетал снаряд да прорезала тишину короткая пулеметная очередь.
Днем пришлось побывать в 10-й бригаде. Около дороги врывалась в землю рота лейтенанта Г. Л. Емеца. Лейтенант, молодой, энергичный, терпеливо выслушал мои замечания. Он согласился, что недочетов в организации обороны пока много.
— Сделаем в лучшем виде, — бойко заверил он. Помедлив, раздумчиво добавил: — Теперь надо наступать, а не врываться в землю.
Бойцы выжидательно смотрели на своего ротного. Я знал, что не в почете у них саперная лопатка: попадая под огонь, расползались они по воронкам, канавам и лежали в таких ненадежных укрытиях, рассчитывая, что на этот раз осколок пролетит стороной, а танк прогрохочет мимо. Конечно, гвардейцам смелости не занимать, но нельзя так легко оценивать события. Суровая боевая практика учила, что нужно всегда воевать с полным напряжением сил как в наступлении, так и в обороне.
На Северо-Западном фронте я хорошо познал оборону. Она там создавалась капитально. За первой траншеей отрывалась вторая, третья, потом появлялись вторая и третья позиции, оборудовались дзоты, землянки для отдыха, устанавливались проволочные заборы и минные поля. Здесь же совсем другие условия: оборона на короткий срок — как пауза, наступившая после тяжелого боя.
Подключился к проверке состояния обороны адъютант старший батальона лейтенант Н. А. Донец, Совсем недавно его назначили на эту должность. Ротным он был смелым и авторитетным, не шагал по проторенным тропинкам, искал новое, которое помогало успешному выполнению поставленной задачи.
— Пришелся ли штаб по сердцу? — поинтересовался я у него.
— Осваиваю, — неопределенно ответил он. — Пока все незнакомо, колко.
Он не скрывал, что многие вопросы решал на ощупь, а нередко — по-командирски, как делал, будучи ротным. На днях получилась у него обидная осечка: скомандовал выдвинуть прибывшую на усиление противотанковую батарею к первой роте — перед ней противник держал танки и мог в любой момент бросить их в атаку. Но комбат видел опасность удара танков не с фронта, а со стороны левого фланга.
— Думать надо, напомнил он, отменив распоряжение.
— Приобретаю опыт с помощью таких уроков. — невесело пошутил Донец, рассказав мне об этом. — Обижаться надо на себя. Не усвоил простую истину: нельзя штабному работнику отдавать приказы без ведома командира.
У меня много времени занимало участие в проверках. В ходе их приходилось видеть организацию и методы работы в разных штабах. Каждый штаб действовал по-своему, но у всех отмечалось общее — согласованность с командиром в выполнении задач. Если же нарушалась она, то чаще всего штаб попадал в неприятные ситуации, как произошло с лейтенантом.
Удачно подметил Донец: на первых порах от новой должности тянет холодком, сыростью. Но это пройдет, работа закрутит, приветливее и ближе станут лица сослуживцев.
В штабе никогда не убывало работы. В дни затишья сохранялся тот же темп, что и в горячую пору боев. Помимо предписанных нам ежедневно выполняемых мероприятий на оперативный отдел обрушивалось немало других, ранее не предусмотренных, но таких же срочных и важных. Так, в эти дни предстояло спланировать проведение сборов снайперов и истребителей танков. Требовалось подготовить расписание занятий и подобрать специалистов, способных за несколько суток научить воинов мастерству меткого выстрела.
Появилась необходимость принять срочные меры по повышению бдительности. Командир корпуса с осуждением в адрес штаба сказал, что полоса обороны напоминает проходной двор. Теперь операторам предстояло разработать мероприятия, осуществление которых поставило бы заслон движению посторонних лиц по всем дорогам и тропинкам в пределах обороны корпуса.
Однажды вся ночь ушла на составление отчета за месяц. Утром майор Дроздов, с зажатой в зубах цигаркой, начал его читать. Я всегда удивлялся его работоспособности. То, что написано им, уже не нуждалось в правке. Все признавали, что лучше его вряд ли кто сможет написать. На этот раз он не кромсал отчет, а приглаживал его отдельные слова и выражения. Никогда он не говорил, что написано плохо, а молча, опустив над столом свою лобастую голову, сам выправлял.