Урок Бланка пережила. И, точно, запомнила. Былую практику забросила – зато обрела новую. Теперь жена старшего алькальда готовит совсем немного зелий, с особым старанием – желудочное для сеньора королевского советника и облегчающее подагру для архиепископа Севильского. Даже эти несколько склянок приносят семье больше денег, чем жалованье не принимающего подношений чиновника. А те, кто швырял в нее свеклу… Они бы и вязанки к костру подбрасывали. Пусть теперь ходят к аптекарям гильдейским. Дорого? Так не стоило девушку позорить.
А то вчера баклажаном в глаз метят, а сегодня – бочком, бочком, да за микстуркой. Ох, и скандалила Бланка. Громко. Хорхе услышал. Родной выговор вдруг ухватил за сердце – до сих пор не отпускает. Потом землячка чем-то намазала культю, и ставшая привычной боль отступила. Скоро и до церкви дошло, и до дочери.
Так и выходит – если бы и сумел паренек из порта прыгнуть выше лба и устроиться в жизни повыше, сохранив обе ноги, не было б у него Бланки. А значит, и Руфины.
– О чем вы задумались, сеньор алькальд? – Молодой человек само нетерпение.
– О жизни. Вы ведь желаете серьезного ответа? Так, сударь, я не стал бы ничего менять. Больше того. Ваш вопрос заставил меня еще раз убедиться, что промысел Господень существует, и не нам роптать на судьбу. Так что заглядывайте при случае. Я не откажусь с вами побеседовать. Скажем, за обедом.
Молодой человек, однако, больше не появлялся. Если учесть пустоту его кошеля и желудка, оставалось заключить: Испания получила еще одного солдата. Что ж, удачи ему! В рядах портовой стражи сегодня тоже пополнение, и уж никак не рядовое. Дону Хорхе пошел шестой десяток, и ходить в патрули ему уже невмоготу. В былые-то годы и протез не мешал. Разве тихоньким скрипом распугивал все отребье на полмили кругом.
В расписании дежурств возникла дыра, которую простым стражником не заткнуть. Севилья не деревня какая, здесь судья должен быть либо титулован, либо образован. А лучше – и то и то.
В присутствии – шумно. Стража пересказывает слухи: мол, что дон Хорхе нашел вполне подходящего молодого человека. Сегодня новенький явится пред грозные очи старшего алькальда, а заодно – и будущих сослуживцев. Всем интересно – и глянуть на новенького, и выслушать вердикт, который вынесет записной острослов Пенчо Варгас. Тот явился, как на праздник: в черном, как севильская ночь, колете без выпирающей вперед «гусиной груди»[5] на конском волосе, штанах без подбивки и с серебряными пряжками на башмаках. Наряд, не способный облегчить участь в бою, зато весьма изысканный. Что поделать, назначение прозвища новенькому – церемония, требующая парадного облачения.
Увы, ожидание затягивается. Уж время обеда, о чем верней, чем звон колоколов, объявляет появление доньи Руфины с судками. Никогда ни раньше не приходит, ни опаздывает.
Присутствие расцветает привычными комплиментами. «Ла белла», «ла риена». И это не просто дань уважения дочери начальника. На улице Руфина де Теруан всего лишь «длинная» – ла Ларга. Под мантильей не видно лица, ноги несут ее вперед быстрой рваной походкой, вовсе не радующей взора, все, что остается заметить, так это рост. Астурийка выше севильской толпы на полголовы, а если считать только женщин, так и на голову.
Но стоит ей остановиться, как все в Руфине де Теруан становится соразмерно, и на место живой дурнушки приходит статуя богини. Которую вовсе не портит текучий, как бурливая речка, севильский выговор. Напротив, в устах северянки он особенно хорош! Потому стража вовсе не лукавит, награждая девушку лестными эпитетами, на которые, впрочем, пока никому отвечено не было – ни словом, ни жестом, о чем в присутствии многие жалеют. Других детей у Дона Хорхе нет, так что место старшего алькальда почти наверняка отойдет зятю. Если же не подходить к женитьбе меркантильно, то как раз сегодня девушка чудо как хороша! Сама словно светится, да и рядом, в воздухе… Или это соринка в глазу?
5
«Гусиная грудь»– форма доспеха, название получила из-за характерного выпячивания живота владельца.