Роман Глушков
Боевые псы Одиума
«Игра может казаться честной, если все ее участники обмануты в самом начале».
«Очень печально, что стремление людей уменьшить зло порождает так много нового зла»
Глава первая
Бунтарь знал, что ему приходится бывать на Помосте гораздо чаще остальных превенторов. Сложно сказать, по чьему распоряжению это делалось – Лидера или же самого Претора, – но в том, что Бунтарь появлялся на арене для поединков по особому расписанию, виделась несомненная логика.
Нет, никто не оказывал таким образом чести превентору, носившему первый порядковый номер. Как, впрочем, и не стремился сжить со света Бунтаря, самого своенравного бойца охранной группы «Ундецима». Хотя именно благодаря своей хронической строптивости он появлялся на Помосте два, а то и три раза в неделю, неся таким образом заслуженное наказание. Но не воспитательное, а скорее профилактическое, поскольку перевоспитать Первого подобными мерами было бы невозможно. И Лидер, и Претор прекрасно понимали это, однако продолжали для острастки наказывать Бунтаря даже тогда, когда он вроде бы стал держать себя в рамках приличия.
Быть Первым в «Ундециме» отнюдь не почетно. Вот Лидер, к слову, был Седьмым, но тем не менее Претор назначил его старшим над остальными десятью превенторами. Бунтарь полагал, что это несправедливо. Будь он Претором, то поставил бы во главе своего подразделения кого-нибудь другого. Третьего – Мыслителя к примеру. По мнению Бунтаря, этот превентор подходил для командирской должности лучше, чем любой из них. Мыслитель пользовался в группе не меньшим авторитетом, чем Лидер, к тому же мог рассуждать о чем угодно и при этом не заглядывать поминутно в Скрижаль, как педант Седьмой. Да, Третий был бы неплохим Лидером, а вот Лидеру стать Мыслителем не суждено при всем старании – слишком ограниченно у него мышление. Бунтарю же не светило место ни того ни другого. Но Первый не завидовал товарищам, потому что не видел для этого повода.
Как не видел он повода для зависти и в том, что, в отличие от него, все превенторы могли беспрепятственно перемещаться по Периферии, а он был вынужден жить в изоляторе, покидая его лишь затем, чтобы опять выйти на Помост и получить очередную профилактическую взбучку. Или принять участие в хозработах – как соизволит командование. Претор искренне думал, что, приказав Лидеру ограничить смутьяну свободу, он тем самым избавил «Ундециму» от досадной проблемы. Бунтарь, напротив, считал, что, заперев его в изоляторе, вождь оказал Первому большую услугу, поскольку в действительности изолировал не его от остальных, а совсем наоборот. По крайней мере, Первый не узрел в приговоре Претора какого-либо ущемления свободы и не воспринял свое заточение как наказание.
И действительно, о какой свободе вообще могла идти речь на Периферии – примыкающем к горному склону участке площадью в половину квадратного километра, обнесенном тремя рядами колючей проволоки и валом, поверх которого была выстроена кирпичная стена в два человеческих роста? Да, превенторы чувствовали себя полноправными хозяевами Периферии, но разве это давало им право называться свободными людьми?
Бунтарь рассмеялся Лидеру в лицо, когда тот довел до него приказ о сепаратном содержании Первого. Но, с другой стороны, что еще мог предпринять Лидер в отношении подчиненного, который публично разбил свою Скрижаль и отказался соблюдать заветы Претора? Никто не имел права изгонять Бунтаря за колючую проволоку, в Одиум, а возвращаться в подземный город Контрабэллум, форпостом которого на поверхности и являлась Периферия, превенторам строго запрещалось.
Бунтарь категорически отказался считать заветы Претора единственно правильными, но наказание сносил молча, как и пристало состоящему на воинской службе человеку. В этом плане Первый продолжал оставаться дисциплинированным служакой, пусть его и не устраивали сложившиеся на Периферии порядки. В конце концов, лучше уж получать синяки и шишки на Помосте, чем нести унылые суточные вахты на сторожевой башне. Туда Бунтаря уже не допускали, поскольку Лидер не доверял наблюдение за округой потенциально ненадежному возмутителю спокойствия. Поэтому и приходилось Первому служить для собратьев постоянным спарринг-партнером – тоже своего рода вахта, пусть краткосрочная, зато более напряженная.
Вряд ли введенные Претором в гарнизоне порядки нравились всем без исключения превенторам, но они никогда не выражали свое недовольство вслух. Других бунтарей в «Ундециме» не водилось, в чем заключался несомненный плюс, будь на Периферии таких, как Первый, не один, а хотя бы двое, и проблем от этого тоже прибавилось бы, как минимум, в два раза.
Знай Бунтарь, что этот вызов на Помост станет для него последним, вероятно, он проникся бы торжественностью момента и постарался каким-нибудь образом сделать рутинное наказание запоминающимся. Однако ни Бунтарь, ни Лидер, с которым ему пришлось сегодня биться, пока еще понятия не имели, что судьба больше никогда не сведет их на арене для поединков.
Утро последней субботы месяца началось вполне обычно. В семь часов над карантинным шлюзом – единственным выходом из подземного города на поверхность – завыла сирена, давая понять, что в шлюзовой камере превенторов ожидает присланный из Контрабэллума контейнер с продовольствием и необходимыми в хозяйстве вещами. Протяжные гудки сирены извещали о том, чтобы обитатели гарнизона готовились к приему груза, который требовалось переправить из шлюзовой камеры на склад за полтора часа. В половине девятого вновь звучала сирена, ворота шлюза закрывались, и перевозчики, доставившие «Ундециме» из подземного города груз, должны были вернуться и забрать пустой контейнер. За те пять лет, что превенторы провели на поверхности, график поставок и процедура разгрузки не претерпели никаких изменений.
Бунтарь не спрашивал, что за шлея попала сегодня спозаранку Лидеру под хвост и почему командир решил провести свой поединок именно тогда, когда остальные превенторы будут заняты разгрузкой контейнера. Наверное, Седьмой просто решил размяться перед завтраком, поскольку делать это, помогая подчиненным таскать коробки на склад, было для Лидера несолидно. В любом случае, Бунтарь вышел на свой последний поединок на Помосте в обычном предбоевом настроении: здоровая злость и предвкушение того, что сейчас Первый, то есть он, снова получит шанс отплатить Седьмому за застарелые обиды.
Вид на Одиум с Помоста, как, впрочем, и с любой другой высотной точки Периферии, открывался великолепный. Если Бунтарь поворачивался спиной к карантинному шлюзу, то по правую руку от него оказывалась гряда высоких гор в сверкающих снеговых шапках. На горных склонах росли разлапистые ели, и казалось, будто это именно они удерживали на вершинах снег, мешая ему лавинами скатываться к подножию гряды. Слева за гарнизонным забором находилось неширокое, но протянувшееся на несколько километров озеро, на дальнем берегу коего тоже возвышались горы. А прямо перед Бунтарем раскинулась прибрежная долина, поросшая так же, как склоны гор, густым хвойным лесом, отражающимся в прозрачных озерных водах, будто в зеркале.
Плотная стена деревьев разделялась надвое неширокой просекой. Когда-то по ней была проложена ведущая к Периферии из Одиума грунтовая дорога. Но теперь она полностью заросла травой и высоким кустарником, поскольку связь Контрабэллума с остальным миром давно прервалась. Редкие любопытные, что порой околачивались у стен гарнизона и иногда норовили проникнуть на Периферию, не могли протоптать в лесу даже тропку, не говоря уже о том, чтобы проторить новую дорогу.
При виде столь живописной картины у любого оказавшегося здесь гражданина Контрабэллума должно было перехватывать дух и возникать искушение вырваться на свободу. Бунтарь не однажды пытался представить, что чувствовал бы он, если бы прожил долгое время в подземном городе, а затем вышел на поверхность и взглянул на раскинувшийся перед ним безграничный Одиум. Вряд ли в такой момент Первый думал бы об ужасах, что творились за теми горами и лесом, о гнусных пороках, в коих погрязли обитатели Одиума, и о ненависти, которую неминуемо обрушили бы они на выходца из «более совершенного мира» – под таким определением значился Контрабэллум в Скрижалях каждого превентора.