На берегу нас ждали бойцы бригады морской пехоты. Вид у них был усталый, но бодрости духа они не теряли, шутки сыпались одна за другой. Громкий бодрящий окрик «полундра!» висел в воздухе не переставая. По всему чувствовалось, что это необычайно сплоченные люди, понимающие друг друга с полуслова. Многие из них передавали нашим матросам адреса своих родных и знакомых с просьбой известить их о благополучии, о скорой встрече, о том, что враг будет разбит… Ни одного слова об осаде, о кровопролитных боях, которые они вели с врагом. Великая сила чувствовалась в каждом воине.
Над Севастополем вспыхивали мощные лучи прожекторов, которые огненными мечами резали черное безоблачное небо. Они выхватывали из темноты фашистские самолеты-разведчики, однако наша артиллерия на этот раз молчала - не хватало зенитных снарядов.
Руководство разгрузкой подводной лодки взяли на себя комиссар и старпом.
- Иди отдохни, на тебе лица нет, - дружески сказал мне Павел Николаевич.
Я действительно чертовски устал. Весь поход находился на ногах. Поднявшись на мостик, я присел на разножку. [136]
Работа по выгрузке спорилась. Благодаря рацпредложению Кости Баранова, задержек с выгрузкой консервов на этот раз не было.
Матросы, кажется, не чувствовали тяжести ящиков, не ощущали боли от ссадин и мозолей. Все их движения были до предела точны и энергичны. На этот раз разгрузку вместо семи часов провели за четыре.
С первыми лучами солнца немцы вновь начали обстреливать Камышевую бухту дальнобойными орудиями с Бельбека. Сначала снаряды разрывались на берегу, в приличном от нас удалении, потом разрывы стали приближаться.
Наконец выгрузка окончена. Мы получили разрешение на выход. На прощание теплые рукопожатия и пожелания успехов.
Мы запустили дизели. Размеры. Камышевой бухты были настолько малы, что разворачиваться пришлось на месте. Авиационная и артиллерийская канонада подгоняла нас. По выходе из бухты, несмотря на малую глубину, мы были вынуждены погрузиться для уклонения от близких разрывов артиллерийских снарядов. Под водой пошли к Херсонесу. За Херсонесским мысом всплыли, но идти в надводном положении пришлось недолго: самолеты противника вновь загнали нас под воду. Личный состав эти бомбежки переносил мужественно, действия были четкие и слаженные. Успешно закончив форсировать минное поле, мы легли курсом на Туапсе.
Фашистская авиация вновь преследовала нас, задерживая наше продвижение. Уклоняясь от самолета противника, мы погрузились. Подводная лодка оказалась «тяжела».
- Из уравнительной цистерны за борт, - последовала команда инженера-механика Шлопакова.
Отрепетовав приказание, командир отделения трюмных Быков включил главный осушительный насос и стал откачивать воду из уравнительной цистерны за борт. Через расчетное время он его остановил.
Александр Быков был ветераном нашего корабля. До службы на флоте он работал на железной дороге помощником машиниста. Он великолепно знал свою специальность и наряду с отчаянной смелостью отличался необыкновенным [137] спокойствием и уравновешенностью. В боевой обстановке он четко выполнял служебные обязанности. Хороший человек с общительным и веселым характером, пользовался среди личного состава большим авторитетом и снискал заслуженную любовь товарищей. Когда он передавал приказания по трубам в другие отсеки, его басовитый голос вселял уверенность.
Во время бомбежки противолодочными кораблями противника он по-своему оценивал расстояние до разрыва глубинных бомб, приговаривая:
- Вот эта поближе разорвалась, черт побери… Эта подальше, эта еще дальше… Потерял нас фриц! Иди, иди, гад, несолоно хлебавши…
Много лет Александр Быков дружил с командиром отделения торпедистов Артемом Нероновым. Спальные койки у обоих располагались рядом в носовом отсеке, и во время отдыха они часто вели между собой дружеские разговоры.
- Ну, как у трюмачей дела, Саша? - обычно начинал Неронов.
Саша Быков снимал ботинки, присаживался на койку друга, не обижаясь на него за фамильярное обращение «трюмами» вместо «трюмные», и начинал рассказывать о своих подопечных Соколове и Балашове.
Быков был рассудителен и быстро располагал к себе товарищей. Их дружба с Нероновым, видимо, строилась на том, что Быков, разговорчивый и общительный, умел поддержать, дать дельный совет. Молчаливый Неронов всегда готов был выслушать друга, а этот дар присущ далеко не каждому.
Неронов застенчивый, улыбчивый, разговаривал тихо, никогда не повышал голос. Спокойствием и выдержкой он покорял торпедистов, благотворно влиял даже на неукротимого Костю Баранова.
Я направился в центральный пост - подошло время всплытия…
На всем переходе тучи ни разу не закрывали солнце, и оно ярко заливало все море. Вот и сейчас по голубому [138] небу медленно двигались редкие перистые облака причудливой формы. Время от времени они обгоняли друг друга и сходились в белоснежные узоры. Но любоваться небесными картинами пришлось недолго.
- Слева по носу самолет! Высота 300 метров!
- Ишь, черт, как низко летит!… - воскликнул кто-то из наблюдателей.
- Срочное погружение! - скомандовал вахтенный офицер, и подводная лодка быстро ушла под воду, успешно уклонясь от очередного фашистского самолета.
И так много раз. Частые ревуны, предвещающие начало очередного срочного погружения, стали обычным явлением, - погружались одной сменой.
- Надо пересмотреть маршруты переходов на Кавказ, - поделился я мыслями с комиссаром, и он поддержал меня в этом.
Жаркий солнечный день сменился ласковой южной ночью с яркими звездами. Нежной прохладой дышали эти ночи, принося нам огромное облегчение и снимая напряжение.
Близится полночь. Жизнь на подводной лодке затихает. Лишь вахтенный офицер и матросы его смены бодрствуют, неся ходовую вахту на боевых постах. Команда заметно устала от беспрерывных уклонений от самолетов противника.
Утром 6 июня мы пришли в Туапсе. Нас встретили офицеры штаба флота и базы. На стенке торгового порта виднелись штабеля новых грузов. Мы сразу же приступили к их погрузке. Все работы шли организованно и слаженно.
На следующий день, 7 июня, в 12 часов 30 минут мы покинули Туапсе, курс - на Севастополь.
И вновь мы зорко вглядывались в морскую штилевую даль и безоблачное небо. И вновь подвергались преследованию немецкой авиации. Теперь, изучив маршрут наших переходов, фашистские самолеты точно выходили на наш курс.
Все чаще и чаще нас стали атаковать торпедоносцы. Летая на небольшой высоте и почти сливаясь с горизонтом, [139] они заходили в атаку, как правило, со стороны солнца, но наши сигнальщики и наблюдатели бдительно несли вахту. Не было случая, чтобы вражеские самолеты застали нас врасплох.
Несмотря на полный ход - 18 узлов, от нас не отставали стайки молодых дельфинов. Вылетая из воды, они поблескивали в лучах заходящего солнца изогнутыми спинками с остроконечными плавниками и снова ныряли в море, продолжая игривую погоню. На небольших ласковых волнах покачивались редкие важные чайки. За кормой разноцветными искорками сверкала полоса кильватерного следа. Берега Кавказа отступали все дальше и дальше, пока наконец не растворились в наступивших сумерках…
К вечеру 8 июня мы подошли к Севастополю. Пройдя минное поле, всплыли у 35-й береговой батареи.
Форсирование минного заграждения всегда испытывало волю всех членов экипажа, а в этих походах - особенно. Но все закончилось благополучно, и мы невредимыми вырвались из смертельных объятий коварного минного поля. Пройдя минное заграждение, мы пошли к берегу, над которым кружили самолеты.
Невзирая на господство немецкой авиации в воздухе, наши летчики не прекращали отчаянных боевых вылетов. Мы хорошо видели аэродром у херсонесского маяка, который пытались сровнять с землей немецкие авиация и дальнобойная артиллерия. Над испещренным воронками летным полем барражировали вражеские истребители, не давая нашим самолетам ни взлететь, ни приземлиться. И все-таки наши летчики регулярно поднимали в воздух краснозвездные машины и беспощадно разили врага.