- Обязательно останетесь живы, не волнуйтесь. Все самое страшное позади. Скоро придем в Туапсе, и вам окажут помощь, - заверил я его.
Тут я вспомнил про нашего медика - военфельдшера Дьячука - и направился проведать его в офицерскую кают-компанию.
Попав в шестой отсек, я с непривычки прищурился от света, резанувшего глаза. В шестом (электромоторном) отсеке всегда было светло. Это был самый теплый и, если можно так выразиться, самый уютный отсек. Он выручал нас в зимнее время: здесь мы сушили наше обмундирование и грелись. Раненых бойцов разместили у переборки пятого и шестого отсеков. Даже в трюме, на посту линии вала, гостеприимный Котов ухитрился пристроить нескольких человек.
Пятый (дизельный) отсек был оккупирован нашими матросами, которые устроились на ночлег за дизелями.
В четвертом отсеке - кают-компании старшин - разместились женщины и дети. Все старшины: Емельяненко, Блинов, Ефимов, Щукин, Крылов и Карпов - относились к ним по-отечески. А вестовой Козел и кок Федоров угощали детей нехитрыми гостинцами.
Похвалив за хлопоты кока и вестового, я заглянул во второй отсек, где военфельдшер оказывал медицинскую помощь. Но у него, что называется, не хватало рук. Офицерскую кают-компанию он переоборудовал в операционную, где вместе с нештатными санитарами делал все, что было в его силах. Он беспрестанно вынимал мелкие осколки, шил, перевязывал и обезболивал всех, кого приводили, приносили или до кого он сам мог добраться. И если до этого Дьячук казался мне недостаточно серьезным, то теперь мое мнение о нем в корне изменилось. Невероятным образом Дьячук преобразился, был полон кипучей энергии. Он стал другим человеком: чутким, отзывчивым и трудолюбивым. На всем переходе из Севастополя в Туапсе фельдшер был на ногах и всегда оказывался там, где [166] больше всего в нем нуждались. В очередной раз я поразился тому, как быстро меняют людей суровые обстоятельства. Порадовавшись за нашего военфельдшера я пошел в носовой отсек.
В первом отсеке, самом большом по объему, мы тоже в основном разместили женщин и детей, но также и небольшую часть раненых. Я подошел к молодой женщине, которая сидела на койке рядом с крепко спящей девочкой, разметавшей на подушке худенькие ручонки, и гладила ее белесые кудри. Женщина вкратце поведала мне свою жизнь.
- Мы жили на Зеленой горке, около вокзала, - начала она, а меня охватили воспоминания.
Я хорошо знал этот район - мы жили там на частной квартире. В небольших уютных двориках стояли светлые дома, увитые виноградом.
- У нас был свой небольшой домик, - печально прикрыв глаза, продолжала женщина. - Его разбомбили еще в прошлом году. Муж служил инструктором в учебном отряде. Погиб совсем недавно, в мае, при обороне Севастополя. - Она глубоко вздохнула. - Я перешла жить в центр города к сестре, работала на главпочтамте. В последнее время мы жили там же, в подвале… Было очень трудно, особенно с водой. Когда фашисты начали захватывать город, мы вместе с другими жителями пошли в Камышевую бухту. Сестра по дороге погибла, а я с дочуркой еле добралась. В Камышевой бухте мы узнали, что ваша лодка идет на Кавказ, вот и попросились к вам. Там у меня тетушка живет… - Глаза наполнились слезами, которые она постаралась скрыть. Одолев невольно нахлынувшие чувства, она тяжело вздохнула и продолжала: - Никакие бомбежки и обстрелы в городе нас не пугали, это только поначалу мы немного трусили, а здесь у вас, простите за откровенность, очень страшно. Вначале я просто потеряла голову. Ну, думаю, все кончено. Потом от ужаса лишилась чувств. Уж вы извините меня. Я очень признательна матросу Баранову - он так меня выручил. Запомню его на всю жизнь и дочке своей не дам забыть.
- Не волнуйтесь, пожалуйста, ничего страшного нет. Мы неоднократно испытали надежность нашего корабля [167] на себе. Вы с дочуркой в надежных руках, наша команда вас не подведет. В этом даю вам полную гарантию, поверьте мне.
Благодарный взгляд женщины подтверждал, что я сумел вселить в нее хоть немного уверенности.
Я в последний раз осмотрел отсек и, увидев, что остальные наши пассажиры мирно отдыхают, вышел, чтобы никого не будить, и, пройдя кают-компанию, поднялся на мостик. Снаружи было темно и тихо. Я долго переживал услышанное: сколько бед и горя принес немецкий фашизм Севастополю и его жителям…
Отвлекшись от тяжелых мыслей, я взглянул на стоявшего на вахте старпома Марголина и не без удовольствия подумал, что в этой непривычной обстановке он довольно быстро вошел в новую и трудную роль.
Борис Максимович был уроженцем Ленинграда. До флота, окончив Ленинградское мореходное училище, ходил на торговых судах. Военно-морскую подготовку получил на специальных курсах командного состава при Краснознаменном учебном отряде имени С.М. Кирова. С начала войны он был призван на Черноморский флот и получил назначение на сторожевой корабль «Шторм». По характеру он был спокойным и рассудительным, в военной службе проявил себя инициативным и хорошо организованным офицером. Забота Бориса Максимовича о корабле и личном составе, об их чаяниях и нуждах была выше всяких похвал.
Я перекинулся с ним несколькими фразами по текущей обстановке и, будучи совершенно удовлетворен четкими и всеобъемлющими ответами, спустился к себе.
Наутро при очередном уклонении от самолета противника у нас не включилась левая муфта БОМАГ, соединяющая дизель с линией вала. Все попытки отремонтировать ее на ходу не увенчались успехом, поэтому в порт Туапсе мы вошли под одним дизелем. В порту мы благополучно встали у причальной стенки судоремонтного завода, где нас встретили офицеры базы.
В то время мы не пользовались выражениями «прорвался в Севастополь» или «с боем форсировал блокаду», а скромно докладывали: «возвратился из Севастополя» [168] или «вернулся из главной базы, доставив туда боезапас, вооружение, продовольствие и бензин». Об этом не сообщалось в сводках Совинформбюро, и общая картина подводных коммуникаций с блокированной главной базой флота для многих выглядела обыденной и спокойной. Поэтому встречали нас без пафоса и шумного восторга.
После швартовки и коротких официальных приветствий мы стали выводить на палубу утомленных пассажиров. Им помогала вся команда. Сойдя по трапу на берег, многие женщины от избытка чувств бросались на зеленую траву и, припадая к земле, целовали ее. Их худые плечи вздрагивали; беспорядочно рассыпавшись, волосы смешивались с травой. Раненые и дети ликовали, обнимали матросов и старшин. Какими простыми и наивными казались нам со стороны эти неповторимые минуты человеческой радости освобождения из плена замкнутого пространства.
Проводив наконец пассажиров на машины, мы построили личный состав.
Проходя с Павлом Николаевичем вдоль строя, я всматривался в лица матросов, старшин и офицеров. По воспаленным глазам было видно, что все без исключения сильно устали. В течение двадцати пяти напряженных суток они самоотверженно трудились, не зная ни сна ни отдыха. Меня одолевало желание помочь команде, дать хоть пару часов поспать, но отдыхать было некогда: необходимо было как можно быстрее отремонтировать муфту БОМАГ и снова идти в Севастополь.
Помимо рабочих Туапсинского судоремонтного завода, за дело взялся весь личный состав подводной лодки. Работы шли круглосуточно; старшина группы мотористов Крылов, командир отделения Индерякин, мотористы Конопец, Котов, Аракельян, Пушканов, Антропцев из отсека почти не выходили. Остальные тоже не отлынивали и включились в устранение текущих неисправностей механизмов и устройств, накопившихся за время походов. Мы старались с наибольшей отдачей использовать единственную за несколько недель возможность сделать это быстро в благоприятных условиях судоремонтного завода. [169]
Нетрудно было представить себе всю сложность и опасность, которым подвергались подводные лодки в боевых походах. Но мы и вообразить не могли, какой риск несла в себе немудреная на первый взгляд погрузка в портах.
28 июня мы получили радиограмму с информацией о серии аварий на «малютках» («М-60», «М-32» и «М-33»), связанных с приемкой и хранением бензина.