Пожелав нам успеха, комбриг отпустил нас.
Сразу же после получения указаний командира бригады мы пригласили к себе старпома и командиров боевых частей, коротко обсудили, что надо сделать за оставшееся короткое время.
Все готовились к походу очень тщательно. Штурман Шепатковский скрупулезно подбирал комплект морских карт и занимался предварительной прокладкой перехода в Туапсе. Артиллеристы Шепель и Отченашенко во главе с минером Егоровым принимали артиллерийский боезапас - около двухсот снарядов. Погрузка артиллерийского и особенно торпедного боезапаса - самый ответственный момент в подготовке любого корабля к выходу в море. Ему уделяли серьезное внимание как личный состав корабля, так и все инстанции командования.
На этот раз погрузка шла слаженно и быстро, положительно сказывался опыт транспортировки боезапаса в Севастополь. Закончив приемку артбоезапаса, минер Егоров вместе с торпедистами Блиновым, Нероновым, Ваниным и Олейником приготовились к ответственной погрузке боевых торпед и расставили торпедопогрузочную команду: Мамцева, Беспалого, Пушканова и других.
- Выбирай! Выбирай помалу! - скомандовал Егоров.
И вот двухтонная, многометровая торпеда, хищно поблескивая на солнце стальной полированной поверхностью, медленно опустилась с плавбазы на палубу подводной лодки, где ее бережно подхватили умелые руки торпедистов. Мамцев и Пушканов осторожно направили ее растяжками по диаметральной плоскости.
- Трави помалу! - раздался голос минера; и торпеда плавно опустилась на лоток торпедопогрузочного устройства.
Ванин ловко прикрепил к ее хвостовой части стальные зацепы. Рулевой Беспалый, который, стоя у шпиля, напряженно следил за действиями товарища, отпускал лебедку. Наконец торпеду спустили в первый отсек. Из отсека торпеды, окончательно подготовленные к выстрелу, направили в носовые торпедные аппараты. После этого на специальные стеллажи, расположенные в два яруса по бортам отсека, погрузили запасные торпеды. [187]
Старпом Марголин вместе с доктором Белохвостовым и боцманом Емельяненко руководили приемкой и погрузкой провианта. Белохвостое оказался не только искусным медиком, но и хорошим наблюдателем, дополнительные обязанности которого исполнял добросовестно и тщательно. К тому же он обладал особым даром предугадывать ситуацию и оказываться в том месте, где могла понадобиться его помощь.
Итак, подготовку подводной лодки к походу закончили. В заключение провели общекорабельное артиллерийское учение, которое показало, что весь личный состав действует четко и слаженно.
Но наши артиллеристы крайне ответственно отнеслись к заданию и, несмотря на окончание общекорабельного учения, по собственной инициативе продолжили тренироваться.
Когда я спустился с мостика на палубу, у 100-миллиметрового орудия продолжалось частное учение. Командир отделения артиллеристов Шепель зычно подавал команды, а матросы из артиллерийского расчета подносили тяжелые болванки снарядов и заряжали пушку. Условный сигнал - и все повторялось сначала. Завидев меня, Шепель немного смутился, но доложил четко:
- Решили потренироваться еще раз.
- Ну и как, получается? - без иронии поинтересовался я.
- Получается, товарищ командир! - тихо ответил он и улыбнулся.
Этот всегда аккуратно одетый, инициативный и подтянутый младший командир нравился нам всем. Он был невысок, худощав, взгляд темно-карих глаз из-под ресниц все время казался беспокойным и тревожным.
Не менее интересен был и его подчиненный, старший артиллерист Отченашенко - уравновешенный, спокойный, рассудительный матрос - комсорг подводной лодки.
Их объединяла любовь к своему оружию, которое они знали в совершенстве и всегда содержали в полной боевой готовности. Они уделяли своим пушкам каждую свободную минуту. [188]
«С такими бойцами можно уверенно идти на выполнение любой боевой задачи, они никогда не подведут», - подумал я и вслух похвалил Шепеля.
Отвлекшись от своих артиллеристов, я перевел взгляд на «малютку», подходящую в это время к плавбазе. Это оказалась «М-60», прибывшая в дивизион из Очамчирьг в самый разгар нашей подготовки. Ее командир, капитан-лейтенант Борис Васильевич Кудрявцев, был моим самым близким другом. Ему предстояло выйти в море на боевую позицию под Одессой, заменить подводную лодку «М-33», связь с которой прекратилась 24 августа. Командовал на «М-33» наш общий товарищ, однокашник по училищу, капитан-лейтенант Дмитрий Иванович Суров.
С Борисом мы были знакомы еще с курсантских времен, когда в 1934 году вместе кидали уголь в кочегарке учебного корабля «Комсомолец». Вместе учились в одном классе военно-морского училища, вместе ходили штурманами на «малютках», затем вместе учились на Высших специальных курсах командного состава в Ленинграде. После успешного окончания этих курсов вновь вместе попали на Черноморский флот, правда в разные бригады. Мы продолжали дружить не только между собой, но и семьями. У него росли два сына - Боря и Вадик. Между нами никаких секретов не было, мы делились друг с другом всем, бескорыстно помогали друг другу в трудные моменты жизни и службы. Мы были хорошими, что называется, задушевными друзьями, жили одними и теми же интересами.
Мой друг был на первый взгляд мало заметный человек: низкого роста, с редкими светлыми волосами, сквозь которые уже проглядывала лысина. По его лицу разбегались едва заметные морщинки. Однако выразительные и добрые глаза запоминались каждому, кто встречался с ним. Любитель музыки, знаток классических опер и оперетт, он всегда был душой любой компании, любил петь сам и умел воодушевить всех окружающих.
Борис был успешен и в службе. Командуя подводной лодкой «М-60» с первых дней войны, он блестяще выполнял [189] все боевые задания, потопил фашистский транспорт.
Вскоре после завтрака Борис зашел в нашу каюту, и его лицо озарилось хорошо знакомой мне доброй, радостной улыбкой. Мы обнялись.
- Никак не ожидал, дружище, тебя здесь встретить!… - радостно воскликнул я после первых приветствий и дружеских объятий.
Присев за стол, Борис рассказал мне, что прибыл в Поти за боевыми торпедами несколько часов назад, потом должен зайти в Очамчиру, а затем выйти в море на боевую позицию неподалеку от Одессы.
Встреча с Борисом невероятно меня обрадовала. С начала войны мы с ним так и не встречались. Его дивизион базировался в Балаклаве, а затем в Очамчире, а мы - в Севастополе, потом - в Поти. Не было никакой возможности повидаться с добрым другом. Теперь мы могли обменяться впечатлениями о былом и настоящем, обсудить все пережитое.
Я сел на кровать, а он, отчаянно дымя папиросой, стал расхаживать по каюте и рассказывать о себе, боевых походах и семье. По мере того как продолжалась наша беседа, лицо Бориса становилось все мрачнее и мрачнее. Я догадался: его что-то сильно волнует.
- Знаешь, Николай, с глазами у меня всегда было неважно, а в последнее время стало совсем плохо, - наконец поделился он своей бедой, потом вздохнул, затянулся папиросой и, несколько успокоившись, продолжал: - Пока мы с тобой не виделись, зрение у меня прогрессивно ухудшилось. А обращаться к врачам не хочу, время-то какое… пойдут всякие толки…
Я не спешил его успокаивать, давая возможность излить душу. Видя, что я его не тороплю, он подробно рассказал, как мучил его недуг.
Зная его на протяжении многих лет мирного времени и в различных ситуациях войны, я прекрасно понимал, что это не было проявлением слабости - мой верный друг действительно серьезно болен, и ему необходимо немедленное лечение. Тяготы боевых походов еще больше надломили его здоровье. Я посоветовал ему обратиться к [190] командиру бригады с рапортом о предоставлении ему времени для лечения. Он категорически отказался: все уговоры оказались тщетны.
Разгоряченные и уставшие после многочасовой беседы, мы вышли из каюты и поднялись на верхнюю палубу плавбазы.
- Черт его знает, - в сердцах сказал Борис, - может, ты и прав. Пожалуй, действительно нужно мне подлечиться, хотя и не все могут понять правильно.