Он замолчал. Мне тоже нечего было ответить.
- Вот что, - заключил Борис, - к комбригу я обращаться не стану, пока пойду в море с тем, что есть…
Мы молча стояли рядом, подставляя лица теплому ветру и щурясь от ласкового кавказского солнца. Был чудесный августовский день. Лазурь неба, белоснежные облака, меняющие форму, и удивительно спокойное море гнали мысли о тяжком времени и навевали мальчишеские озорные идеи. В душе невольно возникали щемящие сердце юношеские воспоминания, которые, впрочем, тут же сменялись ощущением смирения с течением времени. Постепенно я уверился в том, что у нас с Борисом все будет хорошо. Я решил приободрить его и спросил:
- Слушай, Борис, а ты хоть раз здесь купался в море?
- Не пришлось, - ответил он, повернувшись ко мне. Лицо его посветлело, видимо, он догадался, к чему я клоню.
- Как же так, вы одни из первых перешли из Севастополя на кавказское побережье, и ты до сих пор не купался?
- А ведь верно, - согласился Борис, - надо бы попробовать черноморскую водицу. Давай искупаемся вместе.
Мы пришли на пляж, разделись, и он один побежал к воде. Я остался на берегу. За всю войну я и сам ни разу не купался - было не до этого, и тогда купаться не хотелось. На эту вылазку я согласился ради Бориса, который бежал по мелководью все дальше и дальше, стремясь как можно быстрее добраться до глубины, чтобы пуститься вплавь. Я знал, что он с курсантских лет не особенно привержен к купанию, а тут его вдруг потянуло в море. [191]
Не догадывался я тогда, что неспроста море влекло его к себе и что встреча наша была последней…
Вечером, после ужина, Борис вновь зашел ко мне в каюту. Он пребывал в бодром настроении и великолепном расположении духа. Мы с ним тепло распрощались, и через полчаса он вышел в море курсом на свою базу - Очамчиру.
На боевую позицию Борис должен был выходить одновременно с нами: он - под Одессу, мы - в район Ялты-Феодосии. Находясь на боевой позиции и на обратном переходе в базу, мы неоднократно получали радиограммы из штаба флота об обстановке на Черноморском театре. Меня очень радовало осознание того, что радиоволны также доносили их до подводной лодки «М-60». Я возвращался на базу в надежде встретить его после успешного боевого похода. Но по приходе в базу меня буквально оглушили сообщением о том, что подводная лодка «М-60» под командованием капитан-лейтенанта Бориса Васильевича Кудрявцева с моря не возвратилась. Думаю, вы можете понять всю нестерпимую тяжесть утраты…
Здесь я должен сказать, что после окончания войны обе подводные лодки, подорвавшиеся и погибшие под водой на одной и той же минной линии возле Ялты, - «М-33» и «М-60» - были подняты со дна моря в июле 1951 года, их экипажи похоронили в Одессе с подобающими почестями. Согласен, война есть война, она не бывает без жертв, но гибель двух лодок на одной и той же позиции на удалении 150 метров друг от друга невозможно оправдать ничем!
Каждый раз воспоминания о моем боевом товарище и друге молодости бередят старую душевную рану, и помимо воли на глаза наворачиваются слезы…
Тем временем в отсеках нашей подводной лодки шла обычная подготовка к выходу в море. Команда крепила по-походному корабельное имущество, проверяла уложенное в парусиновые сумки индивидуально-спасательные приборы, аварийный инструмент, грузила припасы, заряжала аккумуляторную батарею, пополняла запасы воздуха высокого давления. Когда все работы были окончены, я доложил о готовности корабля к походу командиру бригады.[192]
Ночью 11 сентября 1942 года мы вышли из Поти в Туапсе. Переход прошел спокойно, однако в районе Пицунды пришлось срочно уклоняться погружением от немецкого самолета «Юнкерс-88».
Вечером 12 сентября, когда яркие краски на море стали мягкими и расплывчатыми, мы вошли в знакомую гавань Туапсе. Обогнув узкий волнолом с башенкой маяка, подводная лодка направилась к причальной стенке Туапсинского торгового порта.
Не прошло и двух месяцев с тех пор, как мы здесь ремонтировали левую муфту БОМАГ, и как разительно переменилась округа! Здесь также беспощадно промчался бушующий вихрь войны. Город и порт были сильно разрушены. Судоремонтный завод и прилегающие к нему портовые склады разбиты, повреждены многие причалы порта с нефтепроводами.
В наступающих вечерних сумерках на причальной стенке нас встречал представитель штаба флота капитан 3-го ранга Алексей Петрович Иванов.
Алексея Петровича я знал еще до войны. Это был смелый, инициативный, грамотный командир. Не думалось мне тогда, что вижу его в последний раз… Он погиб на Малой Земле в 1943 году при высадке десанта в районе Южной Озерейки.
- Начальник штаба флота поручил вручить вам эту боевую директиву! - начал он с ходу. - Обстановка на флоте очень сложная. Главной задачей флота в настоящее время, помимо нарушения морских сообщений противника, является уничтожение его кораблей и судов в пунктах базирования артиллерийскими, торпедными и бомбовыми ударами. Для выполнения этих задач объединяются усилия подводных лодок, авиации и боевых надводных кораблей. Вы первые… - Он поправил пистолетную кобуру и продолжил: - Задание трудное и необычное, поэтому изучи боевую директиву обстоятельно. Я постараюсь ответить на все твои вопросы.
Мы с комиссаром присели на разножки, вынесенные верхним вахтенным, и принялись обсуждать Поставленные боевые задачи. [193]
В первые дни боевого похода мы должны обеспечить совместный набег пяти торпедных катеров с авиацией флота на скопление боевых кораблей и вспомогательных судов противника в Двухъякорной бухте.
В связи с этим нашей первой боевой задачей стала разведка Двухъякорной бухты и донесение результатов начальнику штаба флота.
По сигналу начала набеговой операции мы должны были отойти от берега на 10 миль и ночью, в назначенное время, в течение часа прожектором освещать мористую часть горизонта. На огонь нашего прожектора должны были выйти пять торпедных катеров, подойти к борту нашей лодки, и мы голосом должны были доложить им уточненную обстановку в бухте. Это была вторая наша боевая задача.
После окончания совместного удара торпедных катеров и авиации по Двухъякорной бухте мы должны были перейти к Ялте и произвести разведку скопления плавсредств в Ялтинском порту. Это была третья боевая задача.
В вечерние сумерки мы должны были произвести артиллерийский обстрел скопления плавсредств из 100-миллиметрового орудия с дистанции 60 кабельтовых. Это была четвертая боевая задача.
После обстрела Ялтинского порта произвести разведку плавсредств в Алуште и при обнаружении их произвести обстрел Алушты. Это была пятая наша боевая задача.
И наконец, мы должны были охотиться за транспортами на немецких коммуникациях, идущих вдоль крымского побережья из Севастополя на Ялту, Феодосию и Керчь.
Трудно было себе представить более сложный набор разнообразных и совершенно не свойственных для подводной лодки задач. Безусловно, свечение прожектором торпедным катерам вблизи базы противолодочных сил противника, ночной подход торпедных катеров к борту недвижимой подводной лодки и артобстрел укрепленного порта можно было считать не просто неоправданным риском, а верной погибелью, но таков был приказ, и мы обязаны были его выполнить. [194]
Однако в тот момент у меня не было ни тени страха или неуверенности. Я думал лишь о том, как наиболее точно и безукоризненно выполнить приказ. Для начала я мысленно поставил себя на место противника, всесторонне оценил его возможные замыслы и исходя из стандартов его действий продумал, как могу я поступить в каждом предполагаемом случае.
Судя по существующим в то время боевым документам, считалось, что вооружение подводных лодок артиллерией калибром 100 и 45 миллиметров достаточно эффективно для борьбы с невооруженными торговыми судами и обстрела береговых объектов, не защищенных береговыми батареями. Но артиллерийское вооружение подводных лодок никогда не было рассчитано на то, чтобы противостоять надводным кораблям или береговым батареям. Во многих случаях, когда подводная лодка в надводном положении пыталась сразиться с надводным кораблем или самолетом, скоротечный бой, как правило, заканчивался не в ее пользу.