Когда торпедные катера стали выходить в повторную атаку, мы хорошо слышали нарастающий шум их винтов. Каждому казалось, что они проходят точно над подводной лодкой и сбрасывают глубинные бомбы прямо над нами. По мере погружения внутреннее беспокойство у [203] моряков нарастало. Вскоре повторная серия мощнейших подводных взрывов опять вырубила батарейные автоматы - подводная лодка вновь погрузилась в темноту.
Пока электрики устраняли неисправности, торпедные катера противника снова промчались невдалеке от подводной лодки, и новая серия взрывов, глубинных бомб потрясла безмолвное нептуново царство. Однако на этот раз, судя по количеству шумов, охотников прибавилось: теперь нас преследовали несколько катеров.
Очередная атака. Глубинные бомбы сначала рвутся с правого борта, разрывы все ближе, ближе, ближе… Кажется, вот-вот доберутся… Но нет - следующие разрывы продолжились с левого борта, и катера отдалились. В этот раз атака, к счастью, не причинила нам большого вреда…
Старший помощник Марголин оставался в центральном посту и отмечал на бумаге взрывы, чтобы можно было предположительно определить направление движения катеров, потом, когда, казалось, бомбежка ослабла, он вдруг оторвался от рисунков и с усмешкой обратился ко мне:
- Товарищ командир! А ведь неэффективно бомбит фриц!
Я был очень напряжен, внимательно прислушивался к звукам взрывов и поступающим докладам, и до меня не сразу дошел смысл его слов, а когда я понял, что он имел в виду, меня прямо в жар бросило, и я, не сдерживаясь в выражениях, вспылил:
- А что… - я добавил несколько непечатных выражений, - тебе нужно, чтобы было эффективно?!
- Да нет, товарищ командир, - стал оправдываться Марголин, - просто я усомнился в хваленой немецкой точности…
- Так вот, оставьте при себе свои сомнения, товарищ старший помощник, - отрезал я, и приструненный Марголин вернулся к своим записям.
А торпедные катера не прекращали охоту и рыскали во всех направлениях: они то сбрасывали глубинные бомбы, то стопорили ход - прослушивали глубину, затем снова догоняли нас и опять бомбили. Нам не оставалось ничего [204] иного, как повернуть в сторону минного поля и попытаться оторваться у его кромки или на фарватере. Но в этот момент произошло непредвиденное…
Очередной разрыв бомбы так сильно встряхнул подводную лодку, что, помимо всего прочего, разбился гироскопический компас. С этого момента мы шли фактически вслепую, потому что, уклоняясь от катеров противника, так часто сменяли курс, что теперь совершенно не представляли, куда направляемся. Подводная лодка медленно продолжала движение, по-видимому, на юг - к минному полю. Создавшееся положение грозило катастрофой.
Командир штурманских электриков Михаил Рыжев без лишних вопросов приступил к поиску и устранению неисправности. Этот невысокого роста и плотного телосложения молодой боец говорил громко, а работал всегда усердно и решительно и был, что называется, само достоинство. Он знал себе цену и не без основания полагал, что штурман и другие командиры боевых частей также его уважают. С матросами он обращался с внушительной строгостью и был непримирим к тем, кто не проявлял должной любви к своей технике или оружию. Рыжев был первоклассным специалистом, отличавшимся педантизмом и безукоризненным знанием гироскопического компаса.
Уроженец Ленинграда, Рыжев до службы на флоте работал на одном из заводов Петроградской стороны. Добротная ленинградская закалка чувствовалась у него во всем: не только в доскональном знании своего дела, но и в умении вести себя достойно. Вместе с тем он был интересным рассказчиком. Команда увлеченно слушала его рассказы о Ленинграде, его бесчисленных достопримечательностях; которые он знал, как никто из нас.
В боевых походах механик Рыжев неоднократно выполнял сложный и трудоемкий ремонт штурманского вооружения. Он несколько раз заменил подъемный трос зенитного перископа, причем в ремонте принимал живейшее участие боцман Емельяненко. Частая замена подъемного троса перископа объяснялась тем, что летом продолжительность светлого времени суток была наибольшей и на протяжении 30-суточного похода мы [205] поднимали перископ не менее 7000 раз. Естественно, ни один трос не мог выдержать таких нагрузок.
Ремонт гирокомпаса был занятием более хлопотным, так как для замены основного элемента - гиросферы - порой приходилось полностью разбирать прибор. Такая филигранная работа была под силу лишь высококвалифицированному технику, отлично знающему устройство приборов, которыми он заведовал. В конце концов ремонт компаса требовал достаточной сноровки, так как, если на поверхности мы еще могли ориентироваться по звездам, то под водой вообще никуда нельзя было двинуться, а когда нас преследовал враг, это было равносильно гибели…
На ремонт гирокомпаса Рыжев затратил довольно много времени, но в конце концов ликвидировал неполадку, и мы уверенно пошли к кромке спасительного минного поля, выставленного нашим флотом еще в первые дни войны. Немцы хорошо знали о нем и не решались к нему приближаться. Поэтому вражеские катера никак не омрачали наше пребывание возле минного поля, и мы спокойно приводили подводную лодку в порядок.
После полуночи, внимательно прослушав горизонт шумопеленгаторной станцией, мы осторожно всплыли. Кораблей противника поблизости не было. Осмотревшись еще раз, мы взяли курс на Алушту…
Позже из разведывательных донесений крымских партизан мы узнали, что после нашего артиллерийского обстрела в Ялтинском порту занялся пожар, который уничтожил большую часть немецкого боезапаса. Эта новость была наилучшей оценкой нашего похода…
Днем 21 сентября мы вновь подошли к Ялте.
Из порта то и дело выходили катера на поиски подводных лодок. Было заметно, что мы не на шутку растревожили осиное гнездо фашистов. Однако на пляже по-прежнему торчали разноцветные зонтики и беспечно грели свои телеса чуждые нам люди…
Закончив разведку и выйдя из Ялтинской бухты, мы обнаружили небольшой транспорт, идущий под берегом в Ялтинский порт. Низкий борт, труба и палубные надстройки, [206] расположенные в кормовой части, были камуфлированы желтыми, черными, коричневыми и зелеными полосами, чтобы сливались со степной полосой крымского побережья. Транспорт шел без охранения, но курсовой угол был слишком большим. Оценив ситуацию, я понял, что стрелять придется вдогонку. Медлить было нельзя.
По отсекам разнеслась мелкая дробь ревуна.
- Носовые торпедные аппараты к выстрелу готовы! - доложил из первого отсека Егоров.
- Кормовые торпедные аппараты к выстрелу готовы! - услышал я по переговорной трубе доклад мичмана Блинова из седьмого отсека.
Мой помощник Марголин тут же поднялся ко мне в боевую рубку с таблицами торпедной стрельбы и бланками для записи данных торпедной атаки. Штурман Шепатковский развернул карту для ведения боевой прокладки. Механик Шлопаков и боцман Емельяненко неотрывно следили за показаниями глубиномеров и горизонтальных рулей. Команда работала как единый механизм.
Подводная лодка полным ходом ринулась вперед, в торпедную атаку. Это была первая боевая торпедная атака для всего экипажа, в том числе и для меня, как командира подводной лодки. Что говорить, волновались все, и каждый по-своему…
В первом отсеке торпедисты Неронов и Ванин быстро готовили носовые торпедные аппараты к выстрелу, а минер Егоров устанавливал на торпедах исходные данные, получаемые из центрального поста, действуя стремительно и уверенно.
Атаковать нужно было как можно скорее, курсовой угол транспорта был большим - близким к критическому. Торпедная атака, как правило, длится минуты, очень трудные минуты волнующего ожидания торпедного залпа. И чем ближе противник, тем сильнее нарастает внутреннее напряжение. Благоприятный момент для торпедного залпа приближался…
Торпедная атака действительно оказалась «вдогонку», расчетный угол встречи торпеды с целью составлял около 120 градусов правого борта. Мы выпустили две торпеды. [207] Подводная лодка слегка вздрогнула. Строго выдерживая заданное углубление, торпеды мчались к цели…