- Родом я из-под Волоколамска Московской области. После окончания десятилетки поступил в ленинградский институт. Но началась война, и меня направили в учебный отряд подводного плавания, после окончания которого получил назначение на ваш корабль.
- Хорошо, идите. - Я отпустил Трубкина и обратился к Карпову: - А как дела с боевым листком?
- Он, по сути дела, готов. Дело за оформлением. Для этой цели решили привлечь Ванина. Он у нас на все руки мастер.
В подтверждение его слов из кормового отсека раздался шум набирающего обороты токарного станка.
- Это он! Определенно он - Ванин! - сказал Карпов. [224]
Мы вместе с мичманом Карповым прошли в седьмой отсек. За токарным станком, расположенным с правого борта, стоял совсем юный, опрятно одетый, невысокого роста матрос.
Ванин уверенно управлял станком, по всему чувствовалось, что стоит за ним не впервые. Увидев нас, он выключил электромотор и представился.
- Где же вы обучились токарному делу? - поинтересовался я у него.
- Отец меня научил! - скороговоркой ответил матрос улыбаясь. Видя мой недоуменный взгляд, Ванин продолжал: - Он работал в механической мастерской, в которой были все металлорежущие станки. Кроме меня, у отца было шесть сыновей, и всех нас на этих станках он научил работать.
Можно было только похвалить пополнение. Теперь предстояло проверить их способности и характер в море…
25 ноября 1942 года мы вышли в боевой поход. Нам предстояло действовать в мелководном Каркинитском заливе, уже известном читателю по описанию артобстрела Перекопа. В море штормило, и, когда мы выходили из Потийского порта, подводную лодку сильно качало и, казалось, так и норовило бросить на камни волнолома.
Благополучно выйдя из Поти, всю ночь мы шли над водой под двумя дизелями. Шторм крепчал, подводную лодку резко бросало с одного борта на другой, огромные волны гуляли по палубе и накрывали верхнюю вахту с головой. Утром, как обычно, погрузившись под воду, мы весь день спокойно шли под электромоторами. Ничто не предвещало неудачи.
Всплыв в вечерние сумерки на траверзе мыса Синоп, мы запустили дизели: левый - на продувание главного балласта, а правый дизель должен был работать на винт. Должен, однако не работал… Я обратил внимание на заминку и уже собирался обрушить командирский гнев на нерадивую вахту, как вдруг услышал просто немыслимый доклад инженера-механика:
- Заклинило правую линию вала. [225]
- Как заклинило? - возмущенно выдохнул я. - В открытом море, и заклинило. Да вы что, Григорий Никифорович?! Я вас не понимаю!…
- Сам удивлен, товарищ командир, - искренне посетовал Шлопаков, - но это абсолютно точно - под правый винт попал посторонний предмет.
«Что же делать? - схватился я за голову, мысли скакали одна за другой, путались, я не мог сосредоточиться… - Спускать кого-либо за борт для осмотра винта невозможно - это верная гибель. И дальше идти с одним дизелем нельзя. Неужели придется возвращаться? Вот незадача…»
Я дал радиограмму командиру бригады и вскоре получил приказ возвратиться в базу. Мы повернули обратно и под одним (левым) дизелем пошли в Поти.
Настроение было у всех хуже «губернаторского», особенно сокрушался инженер-механик: ответственный поход - и вдруг такой казус! Всем было ясно, что он тут ни при чем. Но тем не менее он очень переживал из-за этой никому не понятной аварийной ситуации.
Я был разъярен, не терпелось как можно быстрее оказаться в доке и самому разобраться в неполадке. Когда подходили к брекватеру, кроме ярости меня стала разбирать досада от предчувствия того, как сейчас будут смотреть товарищи, которые проводили нас два дня назад. От этой мысли мне стало еще совестней, хотя моей вины в этом, как понимаете, не было. Когда подводная лодка вошла в бухту и приблизилась к плавбазе, я немного успокоился: народу на борту «Волги» было немного. Но затем произошло событие, которое окончательно вывело меня из себя.
Пока мы швартовались, с борта плавбазы для членов экипажа нашей подводной лодки выкрикивали важные сообщения: кого-то вызывали в штаб бригады, минера Егорова просили сразу подготовить торпеды к выгрузке, а штурман «С-33» Н. Девятко сообщил Шепатковскому о рождении сына.
И вдруг кто-то выкрикнул:
- Мичмана Карпова жена вызывает, срочно!…
- Что за жена? Черт возьми, это что творится?! - Тут я, что называется, закипел: дыхание перехватило, кровь [226] прилила к голове, мой рассудок помутился от гнева, не своим голосом я закричал: - Никого с корабля не отпускать! Мичмана Карпова на мостик! Немедленно!!! Совсем с ума посходили, скоро о нашем прибытии будут знать все торговки на базаре! Где-е Ка-арпов?!
Когда мичман ни жив ни мертв поднялся на мостик и как каменный встал передо мной по стойке «смирно», я, честно говоря, с трудом сдержался от рукоприкладства. Сейчас мне стыдно вспоминать, как при верхней вахте и любопытных наблюдателях с плавбазы я честил обмершего Карпова, но в тот момент беспощадный гнев затмил мой разум: я без остановки ругал мичмана и выпытывал у него, как его жена могла узнать о нашем прибытии, и почему она имела наглость требовать сойти с подводной лодки, и когда, наконец, он приструнит свою непутевую жену. Ничего не понимающий Карпов стоял, хлопал широко открытыми глазами и, не в состоянии произнести ни слова, лишь изредка пытался вставить в мою скороговорку бестолковые междометия. Свою сокрушительную речь я закончил опрометчивым обещанием сразу же подать дело к рассмотрению в особый отдел, а Карпова отдать под трибунал.
Позже стало известно, что жена мичмана находилась в непристойной связи с шифровальщиком бригады и после похода собиралась разорвать отношения с Карповым, для чего и хотела срочно с ним переговорить. Так что его оставалось только пожалеть: сколько напастей навалилось на него в тот день. Позже я все-таки извинился перед мичманом…
Наконец нас поставили в плавучий док, и что же? Между кронштейном гребного вала и правым винтом обнаружили загнутый волнами стальной лист легкого корпуса. Подобные ситуации, к сожалению, случались нередко. Зимой в штормовую погоду, возвратившись из похода, мы часто недосчитывались стальных листов верхней палубы, а иногда - даже дверей в ограждении боевой рубки!
Неполадку устранили быстро, и 4 декабря 1942 года мы вновь отошли от «Волги» и вошли в большой ковш. Могучие волны свободно перекатывались через брекватер [227] и каменную гряду. Выход из порта Поти узок и проходит параллельно гряде вблизи брекватера. При свежей погоде его нужно проходить быстро, на хорошем ходу, иначе волны выбросят корабль на берег. В тихую погоду мы без труда проходили его под электромоторами, а тут пришлось выходить под обоими дизелями. Подводная лодка плохо слушалась вертикального руля, ее сильно водило по курсу - то и дело сначала бросало на гряду, потом, столь же неожиданно, - в сторону берега, и казалось, вот-вот выбросит на песчаный пляж, где уже торчали мачты недавно затонувшего транспорта. По проходе каменной гряды мы резко повернули влево и сразу же попали в объятия восьмибалльного шторма. После поворота наш курс лежал на запад, навстречу крутой волне, и вел нас к боевой позиции.
В точно назначенное боевым приказом время мы заняли боевую позицию у мыса Тарханкут. Это было неприветливое место, оно отличалось от других районов Черного моря своими частыми ветрами, неправильным и большим волнением. Вот и тогда погода стояла свежая, дул северо-западный ветер.
Под влиянием большого волнения моря подводная лодка подвсплывала и вновь погружалась. Мы старались удержать ее под водой на перископной глубине, но справиться с рулями в такую погоду было не просто.
В конце концов, подводная лодка все же один раз всплыла на поверхность при полном дневном свете в непосредственной близости от маяка Тарханкут. Мы не могли позволить противнику обнаружить нас посреди белого дня, поэтому мы заполнили цистерну быстрого погружения и ушли на глубину. Однако качка подводной лодки не прекращалась и на глубине. Дежурной вахте приходилось прилагать невероятные усилия, чтобы удержать лодку в равновесии.
К вечеру, когда мы всплыли, волнение моря усилилось, волны заливали палубу все чаще и чаще. Небо было совсем темным, по нему лениво плыли набухшие свинцовые тучи. Упершись ногами в бортовые стойки ходового мостика, я посмотрел на запад. Кроме узкой темно-красной полоски солнца у горизонта, небо там тоже было черным. [228]