Монотонно гудела невидимая во мраке трюмная помпа, откачивая поступавшую в отсек через рубочный люк забортную воду… Старший трюмный Алексей Соколов внимательно следил за ее работой.
У гирокомпаса трудился командир отделения штурманских электриков Михаил Рыжев. Он справедливо высказывал свое неудовольствие тем, что вода из боевой рубки попадала на компас - его любимое детище. Гирокомпас был установлен пожалуй что действительно неудачно - невдалеке от рубочного люка, - и на него все время попадали брызги воды.
Возле станции погружения и всплытия находился мичман Щукин, бдительно несший вахту и готовый в любой момент немедленно исполнить сигнал срочного погружения.
После осмотра корабля я поднялся на ходовой мостик.
- Внимательней смотреть за горизонтом! - весело и молодцевато скомандовал вахтенный офицер Егоров, уже подменивший старпома.
Тем самым он будто выражал и свою радость от возможности самостоятельно править ходовой вахтой, и серьезное внимание молодого подводника, готового в любую минуту применить грозные торпеды против любой плавающей вражеской цели.
- Есть смотреть внимательней! - дружно и столь же задорно ответили сигнальщики и наблюдатели.
Егоров явно остался доволен верхней вахтой и, одобрительно окинув всех взглядом, поднял бинокль к глазам, [237] чтобы еще раз тщательно осмотреть горизонт. Подводная лодка, покачиваясь с борта на борт, зарываясь носом в волны и выпрыгивая из них, уверенно шла заданным курсом через ночной шторм.
Боцман Емельяненко, сменившись с сигнальной вахты, торопливо сошел вниз. Войдя в кают-компанию старшин, он заглянул на камбуз и громко позвал:
- Вестовой!
Вестовой Козел, сидевший на камбузе вместе с коком, вскочил, чтобы выслушать и мигом исполнить распоряжение:
- Я!
- Чайку нам с мичманом Щукиным. Да покрепче!
- Есть чайку, да покрепче, - бойко отрепетовал вестовой и юркнул в буфетную.
- Мичман Ефимов, присаживайтесь к нам, - обратился Емельяненко к старшине группы радистов и, прежде чем сесть за стол, деловито посмотрел на барометр.
- Все еще падает! - баском констатировал он и только после этого сел за стол. К этому времени вестовой показался у переборки камбуза.
- Смотрите, чай не пролейте, - предупредил боцман вестового.
Недоверчиво глядя на шаткую походку вестового, он нетерпеливо встал и направился ему навстречу. Приняв от него стаканы с чаем, боцман благополучно донес их до стола и, передавая один из них Щукину, произнес:
- Так оно вернее будет!
С видимым наслаждением он залпом выпил стакан чаю и с видом человека, знающего в чаепитии толк, отметил:
- Отличный чай! И в меру горячий.
- Да! - согласился с ним Щукин. - Повторим, Николай Николаевич?
- Не повредит! - тут же согласился боцман. - Хорошо чайку попить после вахты. Пьешь, и еще хочется, вроде легче становится.
- Верно, усталость как рукой снимает, - со знанием дела подтвердил Щукин. [238]
Они выпили еще по стакану. Немного согревшись, мичман Щукин поблагодарил вестового за угощение и ушел в центральный пост, разумеется, так же как и боцман, взглянув по дороге на барометр, и так же озабоченно сетовал:
- Все еще падает!
Зазвенели ступеньки рубочного трапа. Высокий, румяный штурман Шепатковский в черном кожаном реглане и кожаной шапке-ушанке поднялся на мостик и дружески улыбнулся Егорову. Тщательно протерев артиллерийский бинокль, он тоже стал медленно осматривать горизонт.
Шепатковский и Егоров негромко между собой переговаривались, последний сдавал обязанности вахтенного командира, первый - принимал. Продолжалась ходовая вахта…
В то самое время, когда наверху гудел шторм, а усталые и промокшие сигнальщики мечтали о смене, подвахтенные матросы отдыхали в своих отсеках. Судовая вентиляция не до конца справлялась с перешиванием воздушных потоков, поэтому в отсеках подводной лодки стоял специфический «подводный» запах масла и соляра, который смешивался с духом жилья, сыростью и дымком от работающих дизелей. То ли от этого тяжелого привычного запаха, то ли от тепла, то ли от усталости меня стало понемногу клонить в сон. Светало…
На рассвете мы погрузились. Я ушел в каюту, чтобы прилечь и собраться с мыслями. Так я поступал каждое утро. Лежал в своей каюте и смотрел на белый плафон на подволоке, от которого струился неяркий матовый свет. Настенные корабельные часы, расположенные на переборке каюты рядом с кренометром, мерно тикали и, казалось, заставляли сердце замедлять свой ритм и биться в такт с ними. Под их равномерный стук я медленно перебирал в голове сегодняшние сутки: вот перед глазами побежали морские волны, вот появился мостик, вахта… И не понять, то ли я еще мыслю и трезво оцениваю происшедшие события, то ли мне это грезится? Наконец я окончательно провалился в дрему…
Сколько спал, не могу сказать, но, когда меня пришел будить вахтенный центрального поста, мне показалось, [239] что прошла всего пара минут. Сон был неглубокий, поэтому в полудреме, будто откуда-то снаружи, издалека, я услышал слова вахтенного, который, подойдя к открытой двери каюты, тихо доложил:
- Вахтенный офицер приказал передать: «Просьба командира в боевую рубку».
Когда до меня дошел смысл его слов, сон как рукой сняло. Я быстро вскочил, прошел в центральный пост и поднялся в боевую рубку.
- Товарищ командир, после всплытия на перископную глубину я обнаружил небольшую цель, которая следует за нами почти точно в кильватер, - доложил мне старпом.
Подняв перископ, я увидел небольшое, сильно дымящее судно. Судно шло точно за нашей кормой, его курсовой угол был равен 0 градусов. Объявив боевую тревогу, мы повернули на боевой курс.
Подводная лодка покатилась вправо. Личный состав стал занимать места по боевой тревоге.
Старпом, приготовившись к расчетам, встал, как всегда, возле меня.
После окончания циркуляции, уменьшив ход до 3 узлов, я поднял перископ. Курсовой угол противника составлял 10 градусов правого борта. Мы пошли в торпедную атаку кормовыми торпедными аппаратами. Но при следующем подъеме перископа я обнаружил, что курсовой угол судна не увеличился, как должно быть по расчетам, а снова уменьшился до 0 градусов, - судно шло прямо на нас!
Через две минуты я вновь поднял перископ и опять увидел поворот судна вправо, точно на наш перископ. Почувствовав неладное, я присмотрелся и обратил внимание на то, что высота борта от ватерлинии до палубы у форштевня и высота мостика были почти одинаковы, а на мостике почему-то скопилось необычайно много людей…
«Это же судно-ловушка!» - мелькнуло у меня в голове.
- Право на борт! Оба мотора самый полный вперед! Боцман, ныряй на глубину! [240]
Подводная лодка, набирая глубину, покатилась вправо.
Как меня осенило, что за нами под видом транспорта шел сторожевой катер, вооруженный акустическими поисковыми приборами и глубинными бомбами, я не помню. Времени на раздумье не было, нужно было как можно скорее лечь на контркурс с катером и как можно быстрее с ним разойтись. Нашу судьбу решали секунды…
Но, несмотря на нашу отчаянную попытку оторваться, катер почти сразу нагнал нас, и тут же градом посыпались бомбы. Первая серия глубинных бомб разорвалась за кормой в непосредственной близости от корпуса подводной лодки. Бомбы сыпались на нас с такой быстротой, что было невозможно точно их подсчитать. Штурман Шепатковский отмечал разрывы бомб на морской карте черточками, а мичман Щукин - спичками, и потом на разборе их результаты не совпали.
После первой бомбежки выключились батарейные автоматы и отсеки погрузились в полумрак, в тусклом свете аварийных лампочек на палубу центрального поста, как праздничные блестки, летели осколки разбитых стекол многочисленных приборов.
Через захлопку левого дизеля в пятый отсек стала поступать забортная вода. Никто из мотористов не жалел себя в борьбе с наступающей водой. Старшина группы Крылов, командир отделения Индерякин, мотористы Васильев и Антропцев самоотверженно боролись с напором воды. Командир отделения трюмных Быков беспрерывно откачивал воду из трюма пятого отсека.