Реми немедленно отвечает на мой комментарий.
lord-remington-astor: Твое желание — мой приказ, миледи. Оставайся с нами.
Я улыбаюсь и возвращаюсь к прокрутке своей ленты IG, затем переключаюсь на TikTok. Я уже собираюсь опубликовать один из своих черновиков, когда в верхней части экрана появляется текст.
Мое сердце учащенно забилось при виде его имени, и я всерьез задумалась, является ли это вообще логичной реакцией?
Текст — это фотография Реми. Угрюмый. С уродливыми усами, нарисованными маркером.
Крейтон: Я слышал, ты хотела фотографии.
Анника: Я не предлагала, это он предложил, а я только подыграла.
Крейтон: В следующий раз не подыгрывай.
Анника: Или что?
Мое сердце стучит в ушах, пока я печатаю эти слова.
Крейтон: Твоя задница знает точный ответ на этот вопрос. Не будь грубиянкой
Ну, черт.
Он не имеет права так злиться, когда говорит мне не быть грубиянкой. Я даже могу представить себе его пониженный тон, если бы он произнес эти слова.
Пытаясь облегчить боль, которая расцвела между бедер, я сползаю на кровать и достаю мазь, затем делаю снимок и отправляю его.
Анника: Ты даешь ее всем, кого шлепаешь?
Крейтон: Только грубиянкам.
У меня болит грудь, и я отказываюсь дать имя этому чувству, ползающему внутри меня. Или даже своим вниманием.
И нет, я не собираюсь думать о том, сколько женщин испытали то же, что и я. Что то, что я считаю своего рода пробуждением, является для него нормальным явлением.
Я просто не собираюсь туда идти.
Анника: Я думала, вся цель наказания в том, чтобы я почувствовала боль.
Крейтон: Это так. Но я не хочу, чтобы у тебя остались синяки. По крайней мере, не надолго. Так я смогу пометить тебя снова.
Анника: Это началось печально и быстро превратилось в жуть. О, и кстати, мне уже лучше. Все еще адски болит, но я выживу. Спасибо, что спросил.
Крейтон: Осторожно.
Анника: Значит, я должна просто принять это и заткнуться?
Крейтон: Желательно.
Анника: Ну, это не про меня.
Крейтон: Как будто я не знаю.
Анника: И тебя это устраивает?
Крейтон: Нет.
Моя грудь снова болит, эта знакомая боль становится более сильной, чем та, что была в моей заднице.
Анника: Но ты все равно настаиваешь на том, чтобы преследовать меня.
Крейтон: Я бы не назвал это преследованием.
Анника: Тогда что это?
Крейтон: Я наказываю тебя, little purple, и каждый раз получаю удовольствие от того, что оставляю свои метки на твоей фарфоровой коже.
Я снова потираю ногой ногу. Почему-то пульсация между ног усилилась, а задница словно горит.
Он настоящий садист, не так ли?
Тогда почему я не боюсь еще больше? Черт, самое меньшее, что я могу сделать, это перестать быть заинтригованной.
Крейтон: Твой умный рот наконец-то потерял дар речи?
Анника: Не в этой жизни. Я просто задумалась.
Крейтон: О чем?
Анника: Первое: Почему ты называешь меня «little purple»?
Крейтон: Разве ты не одержима этим цветом?
Анника: Но это не так.
Крейтон: В моем понимании, ты олицетворяешь этот цвет.
Я стараюсь не краснеть, но, учитывая жар на моих щеках, мне это определенно не удалось.
Крейтон: Это первое. А второе?
Анника: Когда у тебя появились эти... необычные вкусы?
Крейтон: С тех пор, как я достиг половой зрелости.
Анника: И с тех пор ты экспериментируешь?
Хотя я бы не назвала это экспериментом. Он точно знал, что делает. Несмотря на боль от отпечатков его рук, они не предназначены для того, чтобы оставлять постоянный след.
Это значит, что он делал это уже бесчисленное количество раз.
С дюжиной других девушек. Может, больше.
Нет, нет. Я просто не пойду туда.
Крейтон: Не экспериментирую, а участвую.
Анника: С подружками?
Крейтон: С сексуальными партнерами.
Анника: В смысле, шлюхами?
Анника: Простите, я имею в виду секс-работниц?
Крейтон: Нет. Добровольцами.
Мой кулак сжимается при мысли о том, сколько добровольцев вставали на колени, принимали его побои и благодарили его за это позже.
Черт, если бы фанатки из приюта знали, что он такой извращенец, они бы говорили: «Задуши меня, папочка»
Анника: И ты все еще встречаешься с этими добровольными подчиненными?