— За что?
— Ты... не скажешь, что я слишком много говорю?
— Ты действительно слишком много говоришь.
— О.
— Я привык к этому.
— О.— А вот это уже с ухмылкой. — Но, знаешь, мне кажется, что я слишком много говорю рядом с тобой, потому что ты говоришь слишком мало. Кто-то должен заполнить тишину.
— Почему она должна быть заполнена?
— Разве это не человеческая природа — общаться и устанавливать связь?
— Не все люди одинаковы.
— Это правда. Я раньше не знала, что существует твой тип.
— Мой тип?
— Выглядит как принц, а вкусы как у дьявола. Это застало меня врасплох и ослепило до смерти.
Мои губы кривятся в ухмылке.
— Вкусы дьявола, да?
— Да, ты видел свое лицо, когда причиняешь боль — подожди минутку, ты улыбаешься? — она достает свой телефон и делает, кажется, тысячу снимков, долгое время после того, как я возвращаюсь к своему пустому лицу.
Тем не менее, она ухмыляется, выглядя довольной своим достижением, пока листает свой телефон.
Я сдвигаюсь на своем месте, чтобы уменьшить внезапное уплотнение под поясом.
— Ты сказала, что ненавидишь боль. Это все еще так?
— Абсолютно. Кто хочет испытывать боль? — она все еще сосредоточена на своем телефоне.
Моя челюсть сжимается, и я крепче сжимаю контейнер. Я думал, что она придет в себя, если я буду помягче с ней вначале, но, возможно, я зря трачу время с кем-то, кто хочет только ваниль.
Но я не мог ошибиться в ее вкусах.
У Анники есть внутренний садист, который время от времени проявляется, особенно когда она не обращает внимания.
— Часть моего дьявольского вкуса в том, что я могу чувствовать удовольствие, только если причиняю боль.
— Разве я не знаю? — она качает головой в насмешку. — Мне все еще больно от вчерашнего глупого наказания.
— Посмотри на меня.
— Секундочку.
Я протягиваю руку, хватаю ее телефон и вырываю его из ее рук.
— Когда я говорю смотреть на меня, ты смотришь.
Она тяжело сглатывает, румянец покрывают её щеки. Мне хочется лизнуть его и почувствовать на своих зубах.
Я приподнимаю её подбородок большим и указательным пальцем, чтобы оказаться в центре её внимания.
— Если ты думаешь, что это временная игра, тогда ты нихрена не понимаешь, little purple. Я съем твою жизнь на завтрак и не оставлю никому никаких остатков. Когда я приказываю тебе что-то сделать, ты не задаешь вопросов, не хамишь мне и уж тем более не ведешь себя как сучка. Это ясно?
Ее губы дрогнули, прежде чем она сжала их вместе.
— Где твой ответ?
— Я все еще думаю об этом.
— В ответе «да, я понимаю» думать не о чем.
— Нет, я не собираюсь соглашаться со всем, что ты говоришь. Отношения так не строятся. Есть плюсы и минусы, и все такое. Можешь погуглить.
— Анника.
Она сияет, даже когда дрожь остается.
— Что, Крейтон?
— Ты давишь.
— А ты подавляешь. Я не против твоего доминирования в сексе, и даже не против боли, потому что она тоже приносит удовольствие, но ты не собираешься диктовать мою жизнь или заставлять меня жить по твоим правилам. Это похоже на «Папа и Джереми 2.0», а я не фанатка этого.
Я отпускаю ее челюсть и отталкиваю назад.
— Это один.
— Ты не можешь быть серьезным?
— Два.
— Да ладно. Я не могу выразить свое мнение?
— Нет, когда ты бросаешь мне вызов. Три.
— Прекрати считать, черт тебя подери.
— Нет, если ты не перестанешь говорить. Четыре.
— Ты...
— Пять.
Она открывает губы, чтобы что-то сказать, но тут же закрывает их и смотрит на меня, скрестив руки на груди.
Похоже, я нашел идеальный способ заставить ее держать рот на замке.
Я доедаю свою порцию в тишине, пока она снова и снова нарезает салат и почти ничего не ест. Я подавляю улыбку.
Только Анника пыталась шуметь, пусть даже только своими действиями.
Она несколько раз открывает рот, затем, вспомнив, что это добавит ей наказаний, закрывает его и тихо стонет.
Я наблюдаю за ее борьбой в течение нескольких минут, наслаждаясь этим зрелищем, прежде чем наконец говорю:
— Ты хочешь что-то сказать?
— Я ненавижу тебя прямо сейчас.