Персиваль исполнил традиционное приветствие — коснулся груди тремя прямыми пальцами, после чего поднял их вверх. Лориан лишь кивнул, опустив взгляд.
— Рад встрече, господин, — сказал он тихо.
— Мне тоже приятно, Лориан, — сказал Персиваль. — Присаживайся.
Лориан занял своё место в уже знакомом ему кресле, в то время как Персиваль сел напротив него, закинув ногу на ногу. Выглядел он неброско, но внушительно: широкие плечи, уверенный взгляд на каменном лице — Лориан подумал, что если кто-то и может поверить его рассказам о Дне, то только не этот Железный Рыцарь. Но тот внезапно сказал крайне дружелюбным голосом:
— И кого на этот раз послала нам воля Наблы?
Лориан вздрогнул и осторожно спросил:
— Кто-то приходил до меня?
— Очевидно, нет, — сказал Персиваль, подбросив пальцами ручку. — Франц сказал, что готов помочь тебе — если бы был кто-то ещё, он бы уже помог ему. Да и сказал бы тебе, что ты не первый.
Лориан не нашёл, что ответить, и Франц сказал:
— Помнишь, Лориан, я говорил, что не всё очевидное для нас будет очевидным для тебя? Прислушайся к Персивалю, он редко говорит не по делу.
— До твоего прихода был всего один человек на поверхности Кубуса, способный войти в контакт с этой машиной, и им был я, — продолжил Персиваль. — Но управлять ей до сих пор не мог никто, кроме, может быть, Агмаила. Эта машина — источник настолько высоких технологий, что до сих пор изучена лишь малая их часть. Я понимаю, что для тебя сейчас приоритетным является освобождение со Дна собственного народа, но Франц уверил меня, что сейчас это невозможно. И я прошу тебя: помоги нам освоить ещё одну технологию Атексетов, расскажи — как ты ей управляешь?
Лориан затеребил пальцами пуговицу на плаще, который не снимал с самого утра, и пожал плечами.
— Я не могу объяснить, — проговорил Лориан. — Мне говорят «шевели левой рукой» — и я шевелю ей. Это совершенно обычно, для этого нет слов…
Персиваль вздохнул и приподнял уголки рта, посмотрев на Франца. В голове его мелькнула мысль, коротко, но ярко — и Франц ответил ему, не открывая рта, так, что мог услышать только сам Персиваль: «Давайте».
— Послушай, Лориан, — сказал Персиваль. — Сознание любого человека оперирует впечатлениями. Когда ты видишь что-то, чувствуешь, слышишь — твоё тело посылает твоему мозгу впечатления от происходящего, некую абсолютную форму мысли, к которой мозг привык. Мозг способен запоминать — тогда, каждый раз, когда ты вспоминаешь что-то, из памяти поднимаются всё те же впечатления о событии, которое ты вспоминаешь: его образ, те действия, которые ты совершал тогда, ассоциации, которые это событие вызвало, и ощущения, которые ты тогда испытывал. А также мозг способен думать: в самом общем виде это получение из одних впечатлений другие по правилам, которые мозг уже знает. Например, когда ты складываешь в уме два и три, поднимаются впечатления об этих двух числах: ты не можешь их просто сложить, ты невольно вспоминаешь их написание, смысл, а также правило — как же всё-таки надо складывать числа.
— Выходит, для мозга нет разницы между тем, что произошло и тем, что он вспомнил? — спросил Лориан, взглянув на миг в глаза Персивалю, и Франц сдержанно засмеялся.
— Смотрите, Персиваль, кто-нибудь на вашем потоке в Академии додумался до этого сразу? — спросил он с искоркой в глазах. Рыцарь приподнял уголки рта и с шумом выдохнул воздух.
— Ты прав, Лориан, но лишь отчасти, — прокомментировал он. — То, что мы вспоминаем, отличается от того, где мы сейчас, только количеством впечатлений, которое от этого воспринимает наше сознание. Но если мы попытаемся создать воспоминание, правильно манипулируя впечатлениями, у нас с большой долей вероятности это получится.
Лориан запустил пальцы в волосы и посмотрел куда-то в сторону.
— Извините, но это относится к делу? — спросил он.
— Вот мы к делу и подобрались, — Персиваль прокрутил ручку между всеми пальцами и снова ухватил её привычным образом. — Дело в том, что если ты сейчас немного постараешься, вспомнишь то, как управляешь машиной, всплывут все впечатления, которые мозг посчитал важными. Ты не вспомнишь, какие инструменты висели на стене напротив тебя, но с большой вероятностью вспомнишь тот ключевой фактор, который приводил к движению машиной. Самоанализ — дело, в первую очередь, внимательности, а не острого ума. И помни: впечатления — это не только зрительные образы, это и движения руками, и собственные мысли, даже сам факт того, что ты вспомнил что-то — впечатление. Но сначала попробуй закрыть глаза и представить, что ты управляешь машиной.
Лориан сплёл пальцы в замок и зажмурился; просидев так несколько секунд, он выдохнул и сказал:
— Я не могу… Я не чувствую его, не чувствую робота.
— Хм, хорошо, теперь иначе… — Персиваль подбросил ручку. — Попробуй вспомнить все свои ощущения, которые ты испытывал, когда управлял им. Что отличает ту ситуацию от того, что есть сейчас?
Лориан снова закрыл глаза.
— Как будто половина меня пропала, — сказал он после пятисекундного молчания. — Думаю, я бы чувствовал себя так же, если бы потерял руку и ногу… Нет, не из-за боли, их как будто просто нет…
И тут Персиваля пронзило ярким чувством осознания, разум словно окатили холодной водой — он вопросительно поднял взгляд на Франца, смотрящего на него без намёка на улыбку: тот кивнул.
«Ты уверен?»
«Безусловно, дорогой друг».
— Альмер, активируй машину! — прокричал Персиваль, подхватив контактную пластину.
«Не сопротивляться?»
«Дай ему почувствовать тебя».
— Что случилось, Перси? — спросил Зормильтон, едва закончивший укладывать ключи в кучу на заднюю сторону стола.
— Кажется, я понял, как им пользоваться. Если почувствуешь, что я теряю силы — обрубай питание.
Зормильтон поднял тумблеры. Персиваль кивнул — тот нажал кнопку, и чёрная машина, возвышающаяся над Рыцарем, засветилась красным и дунула холодным воздухом. Долго не думая, Персиваль приложил ладонь к контактной пластине.
Тысячи игл вонзились в мозг Персиваля, прорывая, нарушая, разрушая. Но он не стал перенаправлять присутствие — лишь расслабил сознание, позволяя присутствию проникнуть в него точно так же, как каждый раз делал Истребитель. И, не почувствовав отпора, ощущение сверкнуло и пропало, слившись с приютившим его разумом. Всё закончилось?
Казалось, что да, но Персиваль не чувствовал себя прежним в полной мере. Что-то ещё появилось в сознании, что-то новое, так похожее на привычное ему…
И тут атексетская машина с галантным изяществом Рыцаря исполнила правой рукой традиционное для Кубуса приветствие.
Посреди высохшей пустоши, на растрескавшейся светло-коричневой земле, бескрайним океаном простиравшейся до горизонта, стоял маленький деревянный домик. В стенах его зияли огромные щели, в окнах не было стёкол. Дверь, казавшаяся значительно больше дверного проёма, лежала на земле.
Внутри домика стоял маленький стол с шахматной доской, за которой играли двое. Один сидел на стуле с ногами, безжизненными красными глазами наблюдая за происходящим на доске; по бокам его лица свисали две длинные чёрные пряди. Второй, аккуратный блондин, опёрся левой рукой на столешницу, а вторая безжизненно висела, оторванная по локоть, и с торчащей кости падали капли крови.
— У тебя больше нет ладьи, Альфер, — сказал черноволосый, сделав ход.
— Зато ты открылся, — ответил блондин, поставив на доску одну из своих срубленных пешек.
Эвелин, девушка, сидящая в углу домика, выпустила губами колечко дыма и стукнула квадратными носками туфель. Зенитное солнце уже целую вечность светило в щели на потолке, окрашивая растрескавшийся земляной пол в причудливый пятнисто-полосатый узор. Безжизненную тишину пронзил ещё один удар фигуры о доску.
— Шах, Дориан.