— Ну что, все управились? — спросил Гидеон, пружинящим движением встав рядом с Гвен.
— Почти, — ответила та, мысленным сигналом листая графики. — У Эрмина проблемы, ему мешают посторонние мысли.
— Будем работать, — Гидеон снова улыбнулся, а затем посмотрел на кадетов и поднял руку, привлекая внимание. — Итак, упражнение! Сейчас я хлопками обозначу сигнал, и по команде каждый из вас должен заставить экран пульсировать в заданном ритме. Прониклись? Кто не проникся, пусть поднимет руку. Хорошо. Тогда начинаем…
Гидеон начал с простого, незамысловатого ритма — но даже простых хлопков без намёка на мелодию хватило, чтобы Гвен узнала ту песенку, которую часто бормотал себе под нос капитан Персиваль: «Звезда-крошечка, свети; знать хотел бы, кто же ты…» Экраны в зале замигали красным нестройно, вразнобой, и интегральный график на экране перед Гвен совсем не походил на последовательность красных вспышек. Гидеон дал отмашку рукой:
— Хорошо, почти все уловили суть! Но попробуйте держать мысль о нужной эмоции где-то за полсекунды до того, как она наступит — гораздо легче нажать на спусковой крючок, чем зарядить пистолет.
Пока Гидеон объяснял кадетам, как правильно вызывать эмоции вовремя, у Гвен снова появилось время задуматься. Она вспомнила, как сама сидела на этом мягком тёплом полу и выполняла команды тогдашних Железных Рыцарей — Эмри Локер и Марлина Алери. Сейчас же перед кадетами стоял высокий тонкий парень в комнатном плаще, с длинными волосами, стянутыми в хвост, и молчаливая девушка с каре, чей холодный зеркальный взгляд редко отрывался от экрана с данными. Если кто и производил впечатление идеального рационалиста — так это Гвен. Но…
— Ты серьёзно? И сколько же дней ты уже в расщеплении?
— Четыре с половиной года, — и Гидеон бодро вскинул бровями.
Этот человек, который сейчас веселится, машет руками, прыгает по учебному залу, последние пять лет поддерживал расщепление сознания. Более того, он говорил, что нашёл способ оставаться в этом состоянии даже во сне — сложно было даже представить, как. И что снова вызывало у Гвен лёгкое чувство тревоги — о том, что все его эмоции, нестабильность и оптимизм — продукт точного и умелого контроля, знала лишь она. Она и, наверное, этот человек в белом, стоящий сейчас у стены…
— Я успешный эксперимент?
— Проверим. Какой вопрос бы ты задал себе как плод эксперимента?
— Думаю, «сколько экспериментов было до меня?»
— Почему ты не можешь мне на него ответить?
— Потому что на нём стоит запрет.
— И сколько же их было?
— Триста семнадцать.
Покачав головой и шумно выдохнув воздух, Борс нажал на кнопку. На экране появилось традиционное сообщение: «Вы точно хотите завершить программу?» Ни секунды не колеблясь, Борс ответил «да», и экран отозвался тонкой синей надписью: «Эксперимент № 318 завершён».
Триста восемнадцать экспериментов. Это почти два года двадцатипятичасовых дней, если проводить по эксперименту в сутки — но такого безумного темпа уж точно никто не выдержит; Борс потратил на работу девять лет. Конечно, не всё это время он занимался попытками скопировать свой разум в компьютер, но уж точно значительную его часть. И результат пока был страшно неудовлетворительным.
Программа копировала память, да, но никак не сознание целиком. Всем на Кубусе было известно, что сознание движется не только логикой, но и первобытной силой, биологическими процессами, находящимися на другом уровне влияния. Средний психолог мог с допустимой точностью сказать, как, когда и в какую сторону потечёт поток мысли, но ни один из даже самых лучших биологов планеты не знал, почему. Борс мириться с этим не хотел.
Он понимал, что система очень сложна, осознавал, что даже не осознаёт, насколько, но пытался приблизиться, пытался заставить программу понять и обобщить, какие силы, кроме логики, управляют сознанием. В данный момент приоритетный тест на сознательность компьютера — способность ставить запреты.
Калька сознания Борса копировала всю его память, в том числе и знание о том, на чём запреты стоят — но одного знания оказывалось недостаточно, и Борс видел это каждый раз, когда программа отвечала на запрещённый вопрос. Он видел это и осознавал — сегодня погибнет ещё один Борс. Ещё один, которому судьба не дала возможности развиваться.
«Это не жизни, — отвечала ему доля сознания. — Это лишь процесс в компьютере».
«Они оперируют своего рода впечатлениями, а значит, обладают какой-то формой сознания», — возражала другая доля.
«Держись они за жизнь, они бы боялись смерти. Они боятся смерти, так как не способны бояться».
Борс отвёл взгляд от экрана и посмотрел в окно. Вместе с серебристым светом ночного города на него посмотрел человек — коренастый, коротко стриженый, с измученным, страдающим лицом. Взглянув в глаза своему отражению, Борс сфокусировал взгляд, расправил плечи, и рот его сжался в уверенной улыбке — вот, каким его видят все, каким его видит мир. И вместе со взглядом фокусировались, очищались и выпрямлялись мысли, сознание прояснялось, и казалось, что нет в мире проблемы, которую не решил бы этот человек с бронебойным суровым взглядом и уверенной улыбкой — Борс Сорин.
— Вам пора, — сказал Франц, взглянув в отражение. — Остальные Рыцари уже отправились в космопорт.
— Ты прав, — ответил Борс, поднимаясь из каркасного кресла. — Как там остальные?
— Гидеона всё не достигают муки когнитивного диссонанса от того, что он вам проиграл, — Франц скромно улыбнулся, опираясь на чёрную трость. — Гвен сегодня была с ним, у них плановый совместный урок в Академии, Вивьен одолевают смутные мысли, а Персиваль… Что ж, у него был довольно интересный день сегодня.
— Зормильтон снова до полусмерти напоил его хелмарской смесью, чтобы посмотреть глубину рефлексов? — спросил Борс и хмыкнул.
— Зормильтона вы метко почуяли, — Франц закрыл глаза. — Но в остальном промахнулись. Персиваль смог запустить атексетскую машину, Борс.
Борс приподнял бровь.
— Значит ли это…
— Ничего из того, что вы подумали, — Франц постучал пальцами по набалдашнику трости. — Мы лишь поняли, что развивали немного не ту идею, что оказалась ключом к победе. Это, возможно, относится и к вашей работе, задумайтесь.
Борс лишь снова хмыкнул себе под нос и поднялся с кресла. Следующий поезд до космопорта отправлялся через полчаса — стоило успеть. Выключив компьютер сигналом нейры, Борс начал складывать вещи.
— Первый из многих, Великий Шарк… Я, Вивьен Мениск, секретов от Тебя не таю и примеру Твоему следую. Покажи мне, куда расти, покажи мне, как действовать, покажи мне, откуда черпать силы. Файхен… Я хочу перестать сомневаться в мире.
— Сомнение — путь искателя.
— Искатель сомневается, чтобы найти ответ. Но не мне, похоже, положено знать разгадку той тайны, что вызывает сомнения.
— Желание отказа от очевидной благодетели порождает твой внутренний конфликт — конфликт желания узнать и нежелания переходить порог дозволенного. Вовсе не сомнения есть ключ твоей проблемы.
— Тогда мне предстоит выбор?
— Не выбор, а принятие. Дозволенное людям ограничивается моим сознательным решением, без причины не было бы и границ.
— Но мысли о той загадке появляются сами. Слишком много вопросов в этом мире ведут к тому, что мне знать нельзя.
— Ты мыслящий человек, дитя Лорикса. Немногие видят то, что доступно тебе, и знают о том, что ты замечаешь. Но самое главное — ты Железный Рыцарь, а это значит, что ты в силах поставить запрет на то, о чём думать не желаешь. И ты действительно не желаешь об этом думать, это желание не твоё, а твоего иррационального, вышедшего из-под контроля, который тебе предстоит вернуть. Ступай, дитя Лорикса, и не забывай о том, что ты — мастер мысли, которому никогда не было помехой его собственное иррациональное.