Зормильтон широко открытыми глазами смотрел на Франца, и тёплый ветер всё так же мягко шумел в ушах.
— Но в чём смысл? — наконец выдавил он.
Франц снова улыбнулся — на этот раз снисходительно.
— Был ли Бог Разума таким, какой он есть сейчас, если бы мог доступно объяснить каждому, что он делает и почему? — Франц перехватил трость и повернулся к выходу. — Боюсь, мне пора покинуть вас, Альмер. Самое время нанести визит старому другу.
Персиваль глотнул странный чай Серанэта, поставил чашку на стол — и наступила тишина. В тишине, которую едва нарушало лишь дыхание Бога-Основателя и Железного Рыцаря, можно было услышать даже то, что происходило снаружи, за деревянными стенами дома: как шелестит ветер листьями деревьев, как посвистывают с лёгким скрипом потомки земных птиц — даже собственное сердце Персиваль слышал ясно и чётко. Он закрыл глаза и остался наедине со своими мыслями, которые, как некогда Рыцари на собраниях, словно сели вокруг круглого стола, высказываясь ясно, не перебивая друг друга. Он думал ясно и чётко, чувства его текли ровно так, как он того желал, а мысли складывались в цепочки без промедлений и по первому приказу.
Персиваль открыл глаза.
— Вы сказали, что расскажете мне, как погибли Талемер и Мелетин, — сказал он.
На лице Серанэта скользнуло странное выражение и тут же исчезло — не улыбка.
— Я сам до конца не знаю, что произошло в тот день, — ответил он спустя несколько тихих секунд. — Мы собрались тогда в Храме, все те, кого ныне называют Богами-Основателями, а также множество наших друзей. Мы собирались праздновать свадьбу Талемера и Мелетин — пришедший с Земли обряд, когда двое испытывают друг к другу настолько большую симпатию, что желают, чтобы все видели их решимость быть друг с другом до самого конца. Сложно объяснить тебе идею этого обряда, Персиваль… Просто знай, что они были готовы отдать жизнь друг за друга. И в тот день мы собрались в Храме Пяти Богов, чтобы восславить это сильнейшее чувство.
Персиваль нахмурился. Серанэт прикрыл глаза и продолжил:
— Вдруг прямо посреди праздника Талемер стал вести себя странно. Сначала он лишь подходил к людям и спрашивал их, видят ли они фигуру в маске — те отсмеивались поначалу, пока не смогли, наконец, прочитать ужас в его глазах. Мелетин забеспокоилась и предложила ему прервать праздник, но тот настоял на продолжении. И когда уже все забыли о странном его поведении, он внезапно сорвался с места и побежал к выходу. Возможно, Талемер чувствовал, что произойдёт непоправимое, и пытался его предотвратить…
Персиваль слушал внимательно, запоминая каждую деталь. Рефлекс принятия выводов он осознанно подавлял — в таких историях нельзя ничего решать, пока не дослушаешь до конца. Но всё это звучало неестественно, будто Серанэт знает не все подробности — или умалчивает о них.
— Уже около выхода Талемер споткнулся и упал, — говорил Серанэт. — Мы не видели его считанные секунды до того, как он поднялся. Но он поднялся, и мы увидели, что его любимый шарф скрывал его глаза — он намотал его на лицо, и мы не видели его взгляда. Выкрикивая странные слова, он подошёл к нам, к Мелетин — по ней было видно, что она была в ужасе куда больше всех нас — а потом достал пистолет и… застрелил её…
Серанэт замолчал, и его взгляд опустел — глаза будто глядели сквозь стену, сквозь всю планету в холодную пустоту бесконечности. На лице его застыла странная кривая улыбка.
— Я убил его, Персиваль, — сказал Серанэт, наконец. — Он будто знал, о чём просить меня накануне свадьбы. Я убил его прямо там, на глазах у всех, из своего пистолета. И всего по одной причине меня не заклеймили преступником — он тогда смог прошептать всего одну осознанную фразу, и направлена она была мне. Не спрашивай, какую, Персиваль, ты можешь догадаться сам.
Персиваль все с тем же хмурым выражением лица сжимал в руках кружку чая. Когда он только попал сюда, он понял, как мало знает об истинной истории Богов-Основателей, и лишь недавно к нему пришло чувство уверенности в том, что он знает почти всё. Но этот эпизод вызывал слишком много вопросов: у него явно были корни, уходящие глубоко в неизведанное.
— Вам известно, почему Талемер вдруг обезумел? — спросил Персиваль. — Это точно не может быть психическим расстройством, и вам это тоже очевидно.
— Боюсь, это загадка без ответа, Персиваль, — проговорил Серанэт с тем же пустым взглядом. — Одно время я винил в этом Агмаила, но понял, что у меня нет оснований, кроме личной с ним конфронтации. Видишь ли, у Бога Разума есть сила создавать ложные впечатления — вплоть до того, что он может заставить человека делать всё, что ему будет угодно. Почти всё. И при этом человек будет в сознании, он будет понимать, что он делает, и каждые решения Агмаила будут словно бы его решениями — тебе известны азы психологии впечатлений, ты должен это знать. Галлюцинации, странное поведение — это всё может быть делом рук Бога Разума. Но — с куда большей вероятностью — может и не быть.
— То есть, у Франца есть часть силы Агмаила? — спросил Персиваль, не изменившись в лице. — Он же тоже может оперировать впечатлениями человека, как мне известно. Всё в порядке?
Персиваль озабоченно смотрел на Серанэта, на лице которого теперь читался страх. Он всё так же смотрел в стену, но на этот раз его взгляд приобрёл вполне осмысленное выражение, будто он увидел что-то на уложенных друг на друга брёвнах — что-то, что привело его в ужас. Персиваль проследил за взглядом Серанэта, но не увидел ничего — лишь стена, увешанная предметами. В глазах помутилось, как при полёте в космос, но муть быстро прошла.
— Он здесь, Персиваль, — прошептал Серанэт и поднял взгляд на Рыцаря. — Посмотрите на мир вокруг — он словно нарисован на холсте…
И прежде чем Персиваль успел закончить размышления, Серанэт вскочил с кресла и принялся отдирать одну доску от пола.
— Агмаил нашёл тебя, Персиваль, он знает, что ты здесь… У тебя мало шансов, но если побежишь лесом — есть возможность скрыться. Беги же!!!
— Ты бы не пришёл просто так.
Эвелин стояла на опушке леса, окружавшего геоморфоз, и глядела вдаль, через равнины. Ветер трепал полы её платья и уносил вдаль дым, который она легко выдыхала. В нескольких шагах за её спиной стоял Франц.
— И ты точно знаешь, зачем я здесь, — ответил он.
— Тогда тебе нет смысла тревожить меня, — холодно ответила Эвелин. — Здесь лишь я и мои мысли, которые тебе не будут рады.
Франц горько усмехнулся.
— Я скучал, Флевис, — ответил он. — И ты знала, что я на это способен.
— Боюсь, ты не способен лишь переиграть сам себя, — Эвелин выпустила ещё струйку дыма, которая быстро растворилась в потоках ветра. — Именно поэтому я по тебе не скучала.
— Не поэтому, Флевис, не поэтому, — сказал Франц и повернулся к лесу. — Иначе и Шарка бы вспоминать не пришлось. Извини меня за всё, что было. Если я могу сделать что-то — только скажи.
— Вряд ли это возможно, — прошептала Эвелин вслед уходящему Францу.
Выскочив на улицу через чёрный ход, Персиваль одним прыжком оказался в тени деревьев. Он старался двигаться как можно тише, но ветви, листья и трава под ногами хрустели так, что он едва слышал собственное сердцебиение. Он бежал всё глубже в лес, поляна уже скрылась за гущей стволов, а впереди уже проглядывал свет широких равнин Левена…
Мир перед глазами Персиваля словно разбился на многоугольники, и те зарябили, переворачиваясь в хаотичном порядке. И спустя мгновение перед Персивалем была поляна, за его спиной — дом Серанэта, а по левую руку — геоморфоз. Голова закружилась, и Рыцарь едва не потерял равновесие, а когда зрение пришло в порядок, он увидел Франца.
Он неторопливо шагал по невысокой траве, опираясь на трость через каждую пару шагов, и ветер хлопал его серым плащом. Франц был далеко, на противоположном конце поляны, но Персиваль видел, чувствовал его лицо, ощущал на себе пронизывающий взгляд его сверкающих фиолетовыми кристаллами глаз — Франц видел Персиваля и направлялся прямо к нему.