Одна из главных привлекательных сторон панпсихизма заключается в том, что ему удается избежать многих неразрешимых проблем сознания - как жесткой проблемы материализма, так и проблемы взаимодействия дуализма. С его помощью легче рассуждать о том, как наблюдение в квантовой механике приводит к коллапсу волновой функции, учитывая, что сознание - это не просто иллюзия, а фундаментальное свойство мира, которое, предположительно, может оказывать причинное воздействие на другие объекты. Она также предлагает убедительное объяснение проблемы, которую с трудом пытаются осмыслить физики: как сознание каким-то образом возникло или появилось из материи в ходе слепого шествия эволюции. Для панпсихиста оно было там с самого начала, в мельчайших и самых ранних частицах.
Но помимо этого технического удовлетворения, есть нечто более примитивное - возможно, даже духовно привлекательное - в возможности того, что разум, или душа, занимает центральное место во Вселенной. В отличие от эмерджентизма и других теорий систем, которые ловко переопределяют такие термины, как "сознание" и "познание", чтобы применить их к лесам и колониям насекомых, панпсихисты считают, что эти сущности действительно обладают неким феноменальным опытом - что быть мышью, амебой или кварком - это нечто. Панпсихизм, по сути, воскрешает Великую цепь бытия или scala naturae средневекового христианства, которая представляла всю природу - растения, животных, людей, ангелов и самого Бога - существующими в континууме сознания, каждое из которых наделено меньшей или большей степенью духа. Ведущие панпсихисты не уклонялись от этих мистических последствий. "Панпсихизм, - пишет Гофф, - предлагает способ "одухотворить" Вселенную". С точки зрения панпсихистов, Вселенная похожа на нас; мы принадлежим ей". Он отмечает, что если сознание действительно является конечной природой реальности, то это сделает религиозный и духовный опыт более правдоподобным. Почти во всех мистических переживаниях, о которых сообщается в разных культурах, обычные различия между субъектом и объектом растворяются, и мистик переживает некое бесформенное сознание. Гофф признает, что такие переживания вполне могут быть галлюцинациями, но они также удивительным образом согласуются с панпсихическим представлением о том, что сознание - это конечная природа физической реальности. В рамках панпсихизма, пишет он, "тоска веры и рациональность науки могут наконец прийти в гармонию".
Часто говорят, что наша технологическая культура отдалила нас от природы и отдалила от нашего внутреннего духа. Она дала нам ложное чувство превосходства, позволив поверить в то, что мы существуем над миром природы и вне его, увидеть себя единственными живыми существами во вселенной, состоящей из мертвой материи. И Кох, и Гофф горячо писали о необходимости отказаться от антропоцентризма, и они считают, что панпсихизм предлагает выход. "Нам не нужно жить в человеческом царстве, все более размываемом глобализацией и капитализмом", - утверждает Гофф. Он считает, что мы будем вести себя более этично по отношению к нечеловеческому миру, если увидим себя единым целым с деревьями, океанами и ледниками. "Эгоистичное поведение коренится в убеждении, что мы - полностью отдельные и самостоятельные личности", - пишет он. Кох заканчивает свою книгу аналогичным призывом к оружию. "Мы должны отказаться от идеи, - пишет он, - что люди находятся в центре этической вселенной и наделяют остальной природный мир ценностью лишь постольку, поскольку это соответствует целям человечества".
-
Возможно, это знак времени, что я не считаю панпсихизм полным абсурдом. Хотя эта теория все еще остается в меньшинстве в научных кругах, сегодня, несомненно, наблюдается большая открытость к теориям, которые переворачивают современные ортодоксальные представления о расширении сознания вниз по цепочке бытия. Когда я упоминаю панпсихизм в социальных сетях, кто-то неизбежно начинает с энтузиазмом рассказывать о романе, который он только что прочитал о сознании деревьев, или о подкасте, который он слышал о коммуникационных сетях грибов, или о недавней статье в New Yorker о том, как психоделические растения эволюционировали, чтобы использовать "молекулы-посланники" для общения с человеческими нейротрансмиттерами. Восприятие мира как широко живого - это не столько новое предложение, сколько возвращение к мировоззрению всех ранних человеческих культур, к ментальной схеме, которая, возможно, является для нас врожденной. Очевидно, что люди предрасположены верить в то, что все вещи обладают разумом и способностью действовать, что природа и даже неодушевленные предметы похожи на нас. Но именно здесь теория становится более сложной. Является ли панпсихизм на самом деле избавлением от центрального положения человека, как утверждают его сторонники? Или это просто еще одна попытка увидеть все вещи по нашему образу и подобию?
Ирония заключается в том, что ученые раннего Нового времени, критиковавшие зачарованное мировоззрение и в конечном итоге помогшие его преодолеть, делали это на том основании, что оно было откровенно окрашено человеческими интересами. Фрэнсис Бэкон, один из первых современных мыслителей, возражавших против аристотелевской телеологии - идеи о том, что природа обладает внутренней силой, - утверждал, что такой взгляд на мир полностью антропоморфен. Когда мы воображаем, что у самой природы есть "цели" и "задачи", мы проецируем человеческие качества на неодушевленные предметы. Агентство и цель, которые мы видим в природе, - утверждал он, - "имеют явное отношение к природе человека, а не к природе Вселенной". Галилей высказал ту же мысль в своем "Диалоге о великих системах мира", критикуя тенденцию находить человекоподобный интеллект в мире в целом. "Я всегда считал необычайно глупыми, - писал он, - тех, кто ставит человеческое понимание в качестве меры того, что природа способна или умеет делать". Заметьте, что, высказывая эту мысль, он сам прибегает к антропоморфизму, приписывая природе знание и силу.
Бэкон считал, что эта тенденция видеть в природе человеческую сущность является следствием наших поисков смысла. Поскольку у нас самих есть цели и задачи, а наши действия рассматриваются в терминах причины и следствия, мы приписываем подобные мотивы всем природным явлениям. Мы стремимся создавать повествования о физическом мире, как будто он состоит из агентов, вовлеченных в некую грандиозную космическую драму. Эта тенденция, по его мнению, усугубляется предвзятостью подтверждения. Человеческое сознание - это машина для создания смысла, и если оно замечает какое-то совпадение или закономерность, то начинает навязчиво искать дополнительные доказательства, подтверждающие их. "Человеческое понимание, однажды приняв какое-то мнение... привлекает все остальное, чтобы поддержать и согласиться с ним", - пишет он в своем "Новум органум". В результате мы обречены находить в мире больше порядка и закономерности, чем есть на самом деле, и всегда будем предпочитать научные объяснения, которые льстят нашим субъективным желаниям. Мы отвергаем "трезвые вещи, потому что они сужают надежду".