Я замахиваюсь битой, пропитанной кровью, на плечо и смотрю на парня.
Он моложе. Возможно, он только что поступил в КУ, а может, он второкурсник. В любом случае, он новая кровь, что делает его напуганным, неуверенным.
Полезным.
Его губы сжались, вероятно, бессознательно, а лицо покраснело, потому что его придавило весом Николая.
— Я знаю, что вы Змеи, — говорю я. — Чего я не знаю, так это почему вы думаете, что можете нас уничтожить. Как насчет того, чтобы прояснить это для меня, и я подумаю о том, чтобы позволить тебе дожить до следующего дня.
— Мы... — процедил он с намеком на русский акцент. Николай совершенно не замечает этой борьбы, продолжая неторопливо курить. — Мы... не узнаем, пока не попробуем.
— Боже, Боже. Что ты знаешь? — Николай усмехается. — У Змеев есть отряд смертников, которые хотят достать нас с помощью партизанской тактики?
— Стоит ли оно того, когда мы вас поймаем и убьем? — говорю я совершенно серьезно.
— Я говорю, вы, ребята, не на нашем уровне, особенно такие дети, как ты, которые не прошли должной подготовки.
— Это единственный способ быть принятым в клуб, — ворчит блондин, его голос приглушен. — В Братву.
Я обмениваюсь взглядом с Николаем. Эти Змеи не только наглеют, но и лгут молодым парням, шепчут обещания в их жаждущие уши и пользуются их юношеской, наполненной адреналином энергией, чтобы добраться до нас.
Это и умно, и глупо.
Неважно, сколько раз мы попадем в засаду. Они не только никогда не достанут нас, но и мы ответим в два раза сильнее.
Тем не менее, я приветствую эти усилия.
— Ты хочешь попасть в Братву, парень? — я ударил его битой по голове. — Не используй подлые методы, чтобы быть принятым. Это может сработать в начале, но тебя всегда будут рассматривать как таракана, которого могут принести в жертву в любой момент. Если ты хочешь сидеть во внутреннем круге, будь мужчиной.
— И не прерывай чужие поездки. Это правило номер один, чтобы не попасть в списки дерьма мудаков. Я — мудак. И ты где-то в середине моего списка. Можно я его убью, Джер?
Парень уставился на меня выпученными глазами. Не на Николая. На меня.
Ублюдок умен и, вероятно, слышал, что я единственный, кто может держать его на поводке. Если бы я оставил его на произвол судьбы, Николай был бы уже заключенным в камере смертников. Или просто мертв.
— Мы обещали отпустить его, — говорю я, и парень кивает один раз.
— Я ничего такого не делал, это ты обещал.
Николай подносит горящий конец своей сигареты к глазам парня.
— Наглость этого ублюдка меня бесит, и я не могу это так оставить. Как тебя зовут?
— Илья Левицкий.
— Русский. Мне это нравится, но ты мне не нравишься, Илюша. Есть последние пожелания?
Илья не закрывает глаза и продолжает смотреть на горящий конец сигареты. Любой на этом острове или даже в Нью-Йорке знает о приступах безумия Николая. Если он сказал, что прожжет дырки там, где у тебя глаза, он это сделает.
Этот парень, должно быть, тоже знает об этом, но, хотя его тело дрожит, он не закрывает глаза.
Как раз в тот момент, когда огонь вот-вот коснется роговицы, я говорю:
— Нет.
Внимание Николая остается на Илье и выбранном им орудии причинения вреда.
— Почему, блядь, нет?
— Я дал ему слово.
— Твое слово — не мое. Отвали.
— Да. Ты обещал, Нико.
Я бью бейсбольной битой по его плечу, и он наконец смотрит на меня такими безумными глазами, что никакое насилие не сможет их удовлетворить.
Давным-давно, когда мы были детьми и Николай понял, насколько безумным он может стать, он попросил меня остановить его, когда он выйдет из-под контроля.
Когда его насилие начнет мешать ему думать.
Когда кровь — это все, что я вижу в его глазах.
Сейчас я этого не делаю, но он к этому идет.
— Могу я хотя бы побить его?
— Ты уже это сделал.
— О, черт возьми. Николай встает, но не раньше, чем бьет парня по ребрам.
Тот ворчит, но знает, что лучше не отвечать и не оставаться рядом. Он встает, ковыляет к своему байку, который Николай заставил его бросить раньше, и убегает в противоположном направлении от заходящего солнца.
— Дети ,в наше время, такие тупые, — Николай качает головой.
— Ты имеешь в виду себя, девятнадцатилетний ребенок?
— Да пошел ты. Мне скоро будет двадцать, — Николай бросает окурок сигареты на землю и наступает на него, затем поднимает свой байк, который он практически бросил и врезался в дерево.