Видимо, вполне осознать ценность этой цели можно только приблизившись к ней. Так же как невозможно описать звуки - их надо слышать, и невозможно описать картину - ее надо видеть. Вот тогда и можно было бы ощутить на собственном примере, что это значит - человек, состоящий только из любви к Богу и к ближнему, что одно и то же. То есть с виду, может быть, и тот же самый человек, но по существу совсем другого качества.
Трудно представить, что это может существовать не только как идея, но и как реальность. Но независимо от того, как близко мы подойдем к этому качеству, все-таки другого направления у нас нет и никогда не будет. А сейчас можно только поверить на слово тому, кто скажет, что, кроме любви к Богу и к ближнему, человеку в сущности ничего не надо на свете. Если бы он переродился до такой степени, что весь состоял бы из любви к Богу и к ближнему, ему было бы дано все, само собой было бы дано все, и он нашел бы потерянный рай.
И если это возможно на земле - значит на земле. Если не на земле значит, не на земле. Не земля - мера вещей, а человек - мера вещей, но не только тот, что существует сейчас, а вообще весь, в том числе и его не существующее сейчас, но требуемое от него качество. Конечно, рамки земного времени вряд ли позволят ему это требуемое качество осуществить, так что задача, наверное, заведомо невыполнима, но это ничего не меняет.
Как это ни могло бы показаться далеким от истины, но все происходящее на Земле, вся история, какая она была, есть и будет, существует только для того, чтобы осуществить это движение человека к Богу. Однако не механическое перемещение того же самого человека, каким он был тысячи лет назад или какой он есть сейчас - такой человек еще очень далек от Бога, а внутреннее его движение от одного качества к другому.
Все это нагромождение событий, и мелких, частных, и глобальных, поражающих своими масштабами, различных страстей, идей, страданий - как бы все это, вместе взятое, называемое историей, ни выглядело грандиозно, внушительно, но это не самоцель. Это всего лишь своего рода декорации, на фоне которых происходит собственно действие - изменение самого человека. Как нелепо было бы прийти в театр только для того, чтобы посмотреть на декорации, стоящие на сцене, так же нелепо и события внешней, материальной жизни воспринимать как нечто само для себя существующее и имеющее в самих себе цель своего существования и смысл его. Хотя чаще всего так и получается.
Громоздкая, иногда весь свет застящая материальная часть жизни с ее лежащими на поверхности событиями воспринимается не как часть, а как вся жизнь, а значит, тут ее и смысл, и цель, и вообще все, что надо для человека. Наверное, жаль тех людей, которые именно так все воспринимают они как бы пробыли в зрительном зале два-три часа, глядя на декорации, в полной уверенности, что для этого и пришли в театр, но сегодня так поступает большинство. Видимо, не имеет смысла приходить в театр только для просмотра декораций. Поэтому главная, вернее, считающаяся главной на сегодняшний день идея и забота человеческого общества - продолжение своего рода. Так это осознается и для многих действительно это самое существенное, что они могут сделать в жизни, самая большая работа.
x x x
А работа души гораздо труднее, и немного есть желающих делать ее. Поэтому так медленно, такими черепашьими шагами осуществляется главное, вернее, единственное происходящее в этом мире движение - движение человека от себя к себе, от себя, состоящего немного из любви и много - из всего остального, к себе, состоящему из одной только любви.
На что похоже это движение? На выращивание на одной грядке и пшеницы, и сорняков одновременно, при том что пшеница все время охраняется и подкармливается хозяином грядки, а сорняки постоянно им же вырываются, вырываются из земли.
Сначала, когда ростки еще маленькие, они как бы наравне с сорняками. Их даже не вполне можно с виду различить, кто есть кто, как в известной евангельской притче. Их силы как бы уравновешиваются. И кажется, вот-вот сорняки возьмут верх и вытеснят, выживут ростки пшеницы, ведь сорняков гораздо больше, они наглее, сильнее. А пшеница слаба и противостоит сорнякам, выживает рядом с ними только благодаря помощи хозяина.
Такое состояние равновесия - мучительное своей неопределенностью, когда силы добра и зла примерно равны и каждая минута не свободна от страха из-за возможности победы зла. Именно такое состояние равновесия существует, кажется, и сейчас, и существует оно уже давно, и долго, видимо, будет существовать. Словом, затянулось время этого равновесия. Очень медленно растут драгоценные ростки, и много заботы о них требуется от хозяина и терпения, чтобы так долго ждать их роста и при этом все заботиться, заботиться о них.
Мы никогда или почти никогда не задумываемся, не вспоминаем о том, как мы, весьма нерадивые и ленивые ученики, испытываем терпение Того, кто заботится о нас, вернее, о тех пока еще слабых, но драгоценных ростках, которые существуют в нашей жизни. Мы обычно ограничиваемся сочувствием к своим, таким земным и понятным страданиям. Не думая о том, что само наше существование, вернее, качество нашего существования и взаимоотношений друг с другом может причинить гораздо большие страдания всякому, кто посмотрит на них со стороны, особенно если этот смотрящий любит нас.
x x x
Если бы когда-нибудь закончился этот мучительный неопределенный период равновесия, период небольших слабых ростков, когда пшеница наравне с сорняками и неизвестно еще кто кого, мы увидели бы совсем другую ситуацию на той же самой грядке. Заботами хозяина пшеница, охраняемая им, приняла уже более зрелый вид. Теперь понятно, что она выжила рядом с сорняками и ей не страшно их соседство, потому что сама она стала более сильной и сила ее больше их наглости. Ростки пшеницы превратились в колосья, и стало видно, для чего они растут, для чего вообще существуют на свете, почему так заботливо оберегались хозяином в то время, когда были слабы и беспомощны и не могли выжить без его содействия. Когда же колосья окончательно созреют и, таким образом, выполнят полностью свое предназначение на земле, тогда рядом с ними скорее всего не останется ни одного постороннего растения, ни одного сорняка, для которого здесь не хватит ни места, ни земли, ни света.
Вот на что похоже то движение, для которого мы существуем все отведенное нам время. И как это ни печально сознавать, сегодня мы находимся еще в том самом трудном и мучительном периоде небольших ростков, которые еле-еле выживают рядом с многочисленными сорняками и то только благодаря помощи и защите посеявшего эти ростки, но все-таки выживают. И каждую минуту мы не свободны от колебаний этого неустойчивого равновесия, колебаний между добром и злом, не свободны от страха перед этими постоянными колебаниями, от страха неопределенности.
Мы не видим в нашей жизни каких-либо наглядных подтверждений того, что добро, любовь, свет когда-нибудь останутся одни в душе человека и будут полностью ею владеть, что зло на самом деле имеет короткий век (по масштабам вечности) и вовсе оно не равно добру по своим правам на существование в душе человека, и вовсе оно не равносильно добру и у него нет будущего и отмирание его - дело времени. Но какого времени? Сколько мы уже живем с тех пор, когда были посеяны в душе человека семена христианства, а все еще мы никак не пройдем этот период слабых небольших ростков, все еще у нас добро и зло существуют наравне, и, кажется, многие уверены, что это так и должно быть всегда, что это нормально. Нормально, конечно, для нашего сегодняшнего состояния и соответствующего ему понимания самих себя и всего остального.
И сколько еще будет продолжаться этот период слабых небольших ростков, сколько еще человеку мучиться на этом свете, живя так, как сейчас, и при таком уровне взаимоотношений, как сейчас, весьма низком, неизвестно. Проблема в том, что мы и не хотим расти, вернее, не делаем усилий для того, чтобы ростки добра, существующие в наших душах, росли. Не просто существовали, а росли. Хотя, может быть, наши усилия не то чтобы совсем отсутствуют, но микроскопически малы. А насильно в рай за уши не тянут. Вот и получается, что, хотя и мучаемся, но все же никак из этого мучительного периода выбраться не спешим.