8. Единственный оппонент
Религия, с другой стороны, извне, не со стороны ее отношения к Богу или к идее Бога, а со стороны окружающего ее извне мира, земного мира единственный оппонент или противовес тех представлений о здешней жизни, писаной и неписаной философии, трактующей ее так или иначе, носящихся в воздухе или зафиксированных идей, которые в общей сложности создают некую обобщенную картину или собирательный образ здешнего мира, каким он якобы представляется человеку, человеку вообще, то есть вроде бы всем.
На самом деле не может быть одной, даже и обобщенной, картины и одного образа на всех. Не может быть общей на всех картины, так как при больших возможностях обобщать все что угодно, у этих возможностей есть совершенно определенные границы, и за этими границами находится еще столько же того, что не подлежит обобщению и смешению.
Невозможно смешать, объединить, обобщить совершенно противоположные и взаимоисключающие направления движения: добра и зла, к Богу или в противоположную сторону. Невозможно обобщить идущих в этих противоположных направлениях людей. Между ними непреодолимая пропасть, так же как и между их предназначениями, местами, ролями в жизни.
Такая же пропасть и между их взглядами на мир. Они как бы смотрят в противоположных направлениях и видят разные миры, а не один и тот же. И нахождение рядом, на одной земле в одно и то же время этих людей - только механическое соединение, подобно тому, как за обеденным столом соединяются те, кто едят, и те, кого или что едят.
Однако, кроме этого чисто формального и механического соединения, во всем остальном между ними нет ничего общего, и обобщить их нельзя: нельзя составить ни общего для тех и других взгляда на мир, ни какой-то обобщенной картины или образа. При всем их формальном соседстве в жизни между ними непреодолимая пропасть, которая, как естественная преграда, гарантирует полную изоляцию и несмешиваемость разделенных ею предметов.
Теоретически должно было бы существовать не одно представление человека об этом мире, пусть самое обобщенное, а два, причем, противоположных - как о двух разных мирах. Два собирательных образа, собранные из подручного или из подножного материала, находящегося по разные стороны, или на разных берегах, пропасти.
Но, естественно, представление такое существует только одно. Это в буквальном смысле очень даже естественно, потому что выходит на поверхность и укрепляется на ней более или менее прочно только то, что исходит с одной стороны (или с одного берега) - с той стороны, где есть возможность бесконечно взращивать, культивировать и распространять все, что от нее исходит, в том числе, а может быть, и в первую очередь, свою трактовку всего - всего сущего, всего мира.
Понятно, что вечно убывающей, уничтожаемой, съедаемой стороне не до того - она не в силах соорудить нечто подобное, но свое, конкурирующее. Ее трактовка того же самого мира и существует, и не существует. Она существует в виде многочисленных, разрозненных, разбросанных моментов, которым далеко до того, чтобы объединиться в некую обобщенную картину. Они так и остаются лишь в качестве случайных моментов, которые не воспринимаются всерьез даже их носителями (если не всеми, то многими из них), то есть даже не доходят до поверхности их собственного сознания, не то что до общей для всех поверхности - такой своего рода витрины этого мира, отображающей якобы все его содержание и утверждающей, что именно таким оно и является.
Таким образом, этой бессильной стороне хотя и не препятствуется существовать, тем более, что без нее не обойдешься (не пообедаешь), но не вынося ничего своего на поверхность, на витрину - то есть нужно притвориться, как будто ее и нет. А витриной предлагается пользоваться общей, то есть смотреться в такое странное зеркало, которое упорно всегда отражает кого-то другого и в котором невозможно увидеть себя.
x x x
В результате это общее зеркало, или витрина, или обобщенное представление об этом мире (обо всем этом мире) не соответствует ему всему, а различного рода идеи, как носящиеся в воздухе, так и зафиксированные, имеющие целью составить некую общую философию этой жизни, очень жесткие, даже жестокие, просто спартанские.
Впрочем, этот результат неудивителен - идеи, производимые этим миром и поддерживаемые им, соответствуют самому этому миру и его хозяину - "князю мира сего". Хотя удивительной все-таки может показаться степень привычности этой ситуации - во всяком случае, претензия спартанской философии быть общей для всех в большой степени удовлетворяется. Если не все, то почти все, очень многие, и спартанцы и неспартанцы, считают ее своей, действительно общей. Ее жесткость, жестокость, односторонность настолько незаметны, узаконены, что ее обычно так же естественно воспринимают, как дышат воздухом.
И одновременно она настолько основательна и громоздка, что не может быть и речи о том, чтобы составлять ей оппозицию, идти вразрез этому столь драгоценному произведению мира сего. Единственный оппонент его (и мира, и произведения) - религия, любая и все вообще религии - противник, хотя и слабый, но не настолько, чтобы с ним не считаться вовсе и не замечать его.
Трудно даже представить, что изображало бы наше общее (якобы общее) зеркало, наша якобы общая витрина, если бы не постоянное присутствие этого противовеса - религии, от которой человек, видимо, не был свободен никогда. Это - постоянно существующее вторжение другого мира к нам, неизвестного нам, о котором можно только догадываться, верить, предполагать, но одновременно это каким-то образом и отражение нашей земной жизни, вернее, той ее части, которая сама себя отразить не в силах, то есть довести свое отражение до поверхности - до этой общей, якобы общей витрины.
Слабым этот противник становится потому, что существуя здесь, в чуждом мире, неизбежно отчасти поглощается им.
Религия, вернее, ее сущность - идея Бога, отношений человека и Бога, оказываясь в земном мире, как в некой агрессивной среде или в перенасыщенном растворе, сразу начинает обрастать слоем земных материальных подробностей и чем дальше, тем больше. Однако, это - неизбежное условие существования, сохранности в чуждой, враждебной среде, которая все же не может, в принципе не может растворить, поглотить это чуждое ей явление до конца, хотя и стремится.
Просто для кого-то это будет означать лишние трудности на пути к Богу, но для кого-то - сохранение самой возможности этого пути.
9. Еще один мир
Путь человека к Богу - не такое эфемерное и умозрительное, отвлеченное понятие, как это может показаться. Это вполне реальная и даже ощутимая вещь (или явление, или событие). Правда, может быть, ощущается это реальное событие только тогда, когда оно происходит, и только тем, с кем оно происходит. Примерно так же, как узнать вкус пудинга можно только попробовав его.
Это элементарная и в то же время очень жесткая закономерность. Получается, что не ощущать это событие - означает то, что оно не происходит. Не ощущать этого пути значит - не идти по нему.
Знание о пути к Богу и ощущение пути к Богу не ограничиваются знанием и ощущением только самого этого пути (иначе как можно было бы отличить его от пути в каком-то совсем другом направлении и совсем к другому месту), но подразумевает знание и ощущение в некоторой степени и цели пути, пункта назначения - то есть ощущение, или знание в виде ощущения, присутствия Того, Кто находится на том конце пути.
Это знание (и ощущение) вполне определенное, и хотя возможности изобразить и передать его довольно ограничены, но это именно ограниченность изобразительных возможностей, а не неточность самого знания и ощущения.
Пусть довольно упрощенно и слишком лаконично, но все же вполне определенно это знание (ощущение) обозначает, что присутствие Бога - это присутствие вечности, во-первых, и присутствие Бога - это присутствие другого мира, во-вторых.