– Из-за нас.
– О! Но кто…
– Ты согласилась выйти за меня замуж, Хви, и я… – он поднял руку, призывая ее к молчанию, когда она попробовала заговорить. – Антеак рассказала нам то, что Ты ей поведала, но происходит это не из откровений Антеак.
– Тогда кто же…
– Кто – не важно, важно, чтобы Ты еще раз подумала. Я должен дать тебе еще возможность подумать.
Она опустила взгляд.
«Как же свежи и не испорчены ее черты» – подумал он.
Его воображение, оно одно, способно было представить во всей полноте его человеческую жизнь вместе с Хви. Из множества его жизней-памятей вдоволь можно было почерпнуть, чтобы достоверно нафантазировать супружескую жизнь. Она тут же обрастала нюансами – небольшими подробностями взаимного опыта, прикосновениями, поцелуями, всей блаженной сопричастностью, на которой строилось и возвышалось то, что было прекрасно до боли. И эта боль, одолевшая его, была намного глубже, чем физические напоминания о устроенном им перед посольством побоище.
Вскинув подбородок, Хви, переполненность состраданием, жаждой помочь, поглядела ему в глаза. Он увидел в ней.
– Как еще я могу Тебе послужить, Владыка?
Он напомнил себе, что она – человек, в то время как сам он – уже не человек. Это различие между ними будет увеличиваться с каждой минутой.
Ноющая боль его не отпускала.
Хви была неизбежной реальностью, чем-то настолько важным, что ни одно слово никогда не могло бы этого полностью выразить. Ноющая боль внутри него была почти невыносимой.
– Я люблю тебя, Хви. Я люблю тебя, как мужчина любит женщину… Но этого не сможет состояться и никогда не будет.
Из глаз ее брызнули слезы.
– Следует ли мне уехать? Следует ли мне вернуться на Икс?
– Они лишь замучают тебя, стараясь выяснить, где дал сбой их план.
«Она разглядела мою боль», – подумал он. – «Ей знакомы тщета и разочарование. Что она сделает? Она не станет лгать. Не заявит, что отвечает на мою любовь, как женщина мужчине. Она видит бесполезность. Она знает, что ее собственные чувства ко мне – сострадание, благоговение, любознательность, пренебрегающая страхом».
– Тогда я останусь, – сказала она. – Возьмем столько радости из пребывания вместе, сколько получится. Я думаю, это самое лучшее, что мы можем сделать. Если это означает, что нам следует пожениться, то так тому и быть.
– Тогда я должен доверить тебе знание, которое я не доверял ни одному другому человеку, – сказал он. – Оно даст тебе такую власть надо мной, которая…
– Не делай этого, Владыка! Что, если кто-нибудь заставит меня…
– Ты никогда больше не покинешь пределы моего домашнего круга. Мои апартаменты здесь и в Твердыне, безопасные места в Сарьере будут твоим домом.
– Как пожелаешь.
«До чего ласково и открыто ее тихое согласие», – подумал он. Надо укротить болезненную пульсацию внутри себя. Чем цепче она врастает, тем опасней и для него самого, и для Золотой Тропы.
«До чего Икшианцы умны!»
Молки повидал на своем веку, как всесильные поневоле сдавались несмолкающей песне сирены – желанию пожить в собственное удовольствие.
«Ведь любая малейшая прихоть сразу напоминает об имеющейся у тебя власти».
Хви приняла его молчание за признак неуверенности.
– Мы поженимся, Владыка?
– Да.
– Не следует ли как-нибудь позаботиться, чтобы тлейлаксанские сплетни, что…
– Не следует.
Она поглядела на него, припоминая их прежние разговоры. «Посев зерен распада на множество частей».
– Я боюсь, Владыка, что ослаблю Тебя, – сказала она.
– Ты обязательно должна найти способ меня усилить.
– Может ли усилить Тебя, если мы уменьшим веру в Бога Лито? В ее голосе прозвучало нечто от Молки – оценивающее взвешивание, делавшее Молки столь отталкивающе очаровательным. «Мы никогда не избавляемся до конца от учителей нашего детства».
– Твой вопрос требует ответа, – сказал он. – Многие будут продолжать поклоняться мне, согласно моему замыслу. Другие будут считать это ложью.
– Владыка… Ты просишь меня лгать ради тебя?
– Разумеется, нет. Но я попрошу тебя хранить молчание, когда у тебя может появиться желание заговорить.
– Но если они будут поносить…
– Я протестовать не буду.
И опять слезы потекли у нее по щекам. Лито так хотелось их коснуться, но они были водой… причиняющей боль водой.
– Вот как следует тому совершиться, – сказал он.
– Объяснишь ли Ты мне это, Владыка?
– Когда меня больше не будет, они должны называть меня шайтаном, Императором геенны. Колесо должно катиться, катиться и катиться по Золотой Тропе.
– Владыка, разве нельзя направить гнев на меня одну? Я бы не…
– Нет! Икшианцы сделали тебя намного совершеннее, чем даже задумали сами. Я действительно тебя люблю, ничего с этим не поделаешь.
– Я не хочу причинять Тебе боль! – эти слова словно насильно вырвались из нее.
– Сделанного не переделаешь. Не скорби об этом.
– Помоги мне понять.
– Ненависть, расцветшая пышно после того, как меня не станет, тоже исчезнет, неизбежно канет в прошлое. Пройдет много времени, потом, в очень далеком будущем, найдут мои дневники.
– Дневники? – она опешила от такой резкой смены темы.
– Хроники моего времени. Мои доводы, мои апологии. Копии существующих и разрозненных фрагментов сохранятся, некоторые в искаженной форме, но истинные дневники будут ждать, ждать, и ждать. Я хорошо их спрятал.