И опять это ужасное скрежетание голоса:
– Для меня невозможно гневаться на тебя.
– Но между тобой и Молки что-то однажды произошло, – сказала она. – Он никогда мне не рассказывал, что именно, но говорил, что часто удивляется, почему ты его пощадил.
– За то, чему он меня научил.
– Что между вами произошло, любимый?
– Я бы предпочел не говорить о Молки.
– Пожалуйста, любимый. Я чувствую, что для меня это важно.
– Я высказал Молки предположение, что, возможно, есть такие вещи, которые людям не следовало бы изобретать.
– И это все?
– Нет, – неохотно ответил он. – мои слова его рассердили. Он сказал: «Ты воображаешь, в мире без птиц люди не изобрели бы летные аппараты. Какой же ты дурак! Люди способны изобрести, что угодно!»
– Он назвал тебя дураком? – в голосе Хви прозвучало глубокое потрясение.
– Он был прав. И, хотя он отрицал это, он говорил правду. Он научил меня тому, что есть основания для бегства от изобретений.
– Значит, Ты страшишься икшианцев?
– Конечно, страшусь! Одно из их изобретений может стать катастрофой.
– И что бы Ты тогда смог предпринять?
– Бежать быстрее. История – это постоянная гонка между изобретением и катастрофой. Помогает образование, но его одного никогда не достаточно. Ты тоже должна бежать.
– Ты делишься со мной своей душой, любимый. Ты это понимаешь?
Лито отвел от нее взгляд и пристально посмотрел на спину Монео, на движения мажордома, так явно выдающие попытки утаить происходящее в нем. Процессия миновала первый плавный спуск Стены. Монео шел своим обычным шагом переставляя ноги одну за другой, с четким пониманием, куда он всякий раз ставит ногу, но появилось и что-то новое.
Лито заметил, что Монео уносится куда-то прочь, что ему мало того, чтобы идти рядом с укрытым в чужеродной плоти лицом Владыки, больше не старается стоять на уровне судьбы своего повелителя. К востоку ждал Сарьер, к западу – река, плантации. Монео не глядел ни влево, ни вправо. Он прозрел иную цель своего назначения.
– Ты не ответил мне, – сказала Хви.
– Ты уже знаешь ответ.
– Да. Я начинаю кое-что о Тебе понимать, – сказала она. – Я могу ощутить кое-какие Твои страхи. И, по-моему, я уже знаю. каково оно, то место, в котором Ты живешь.
Он метнул на нее восхищенный взгляд и встретил ее пристальный взор. Это было изумительно. Он не мог отвести от нее глаз. Его до глубины души пробрало страхом, он чувствовал, что его руки начали подергиваться.
– Ты живешь там, где соединены страх перед бытием и любовь к бытию, все в одном человеке, – сказала она.
Он мог только сощуриться.
– Ты – мистик, – сказала она, – мягок к самому себе только потому, что, пребывая в самом центре нашего мироздания, смотришь вовне так, как другие смотреть не могу. Ты страшишься приобщиться к этому, и все же, больше всего другого, ты этого хочешь.
– Что ты увидела? – прошептал он.
– У меня нет ни внутреннего зрения, ни внутренних голосов, ответила она. – Но я увидела моего Владыку Лито, чью душу я люблю, и знаю теперь то единственное, что Ты воистину понимаешь.
Он оторвал от нее взгляд, страшась того, что она может сказать. Дрожь его рук передавалась всему его переднему сегменту.
– Любовь – вот то, что Ты понимаешь, – продолжала она. – Любовь, и в этом все.
Его руки перестали дрожать, по обеим его щекам скатилось по слезе. Когда слезы соприкоснулись с его оболочкой, вырвались тонкие струйки голубого дыма. Он ощутил жжение – и был благодарен боли.
– У Тебя есть вера в жизнь, – произнесла Хви. – Я знаю, мужество любить может существовать только при такой вере.
Она протянула левую руку и смахнула слезы с его щек. Его удивило, что оболочка не закрыла рефлекторно его лица, предотвращая прикосновение, как это обычно бывало.
– А ты знаешь, – спросил он, – что с тех пор, как я стал таким, ты – первый человек, касающийся моих щек?
– Но я знаю, кто Ты есть и чем Ты был, – сказала она.
– Чем я был… Ах. Хви. От того, чем я был осталось лишь это лицо, а все остальное потеряно в тенях памяти… сокрыто… исчезло.
– От меня не сокрыто, любимый.
Он поглядел прямо на нее, не боясь больше смотреть ей глаза в глаза..
– Неужели икшианцы понимают, что они создали, сделав тебя?
– Уверяю тебя, Лито, любовь души моей, – не понимают. Ты первый человек, единственный человек, которому я когда-либо доверялась до конца.
– Тогда я не буду скорбеть по тому, что могло бы быть, сказал он. – Да, любовь моя, я разделю с тобой мою душу.
49
Думайте о ней как о пластической памяти, о той силе внутри вас, что движет вами и вашими сородичами по направлению к племенным формам. Пластическая память ищет возвращения к своей древней форме, к племенному обществу.
Она всюду вокруг вассальный лен, епархия, корпорация, взвод, спортивный клуб, танцевальная группа, ячейка мятежников, планирующий совет, группа молящихся… везде в этом – свой владелец и слуга, хозяин и паразит. И полчища отчуждающих устройств (включая и сами слова!) в конце концов завербовываются в качестве доводов за возвращение к «тем лучшим временам». Я отчаиваюсь при обучении вас иным путям.
Ваши квадранты, и они сопротивляются окружностям.