– Сперва меня искушали злом, затем добром. Каждое искушение приноравливали, тщательно и изысканно, к моим уязвимым местам. Скажи мне, Монео, если бы я выбрал добро, это бы сделало меня добрым?
– Разумеется, да, Владыка.
– Возможно, ты никогда не избавишься от привычки к четким определениям. – сказал Лито.
Монео вновь загляделся мимо Лито на край ущелья. Лито перекатил свое тело, чтобы посмотреть туда же, куда Монео. Вдоль края каньона росли искусственно высаженные карликовые сосны. На влажных иглах висели капли росы, – боль для Лито. Он хотел закрыть колпак своей тележки, но остановился, привлеченный драгоценным мерцанием этих капель, будивших его жизнь-памяти, но отталкивающих для его телесной оболочки. Эта одновременная противоречивость грозила ввергнуть его во внутреннюю смуту.
– Мне не нравится идти пешком, – сказал Монео.
– Так передвигались Свободные, – сказал Лито.
Монео вздохнул.
– Все остальные будут готовы за несколько минут. Хви завтракала, когда я выходил..
Лито не ответил. Его мысли были обращены к воспоминаниям только что минувшей ночи – и к тысячам тысяч других ночей, его жизни-памяти – облака и звезды, дожди и открытая тьма, светящиеся мерцающими снежинками продырявленного космоса. Целые мириады ночей, он блуждал вместе с ними, как вместе с биениями собственного сердца.
– Где Твоя охрана? – внезапно вопросил Монео.
– Я отправил их позавтракать.
– Мне не нравится, когда они оставляют Тебя незащищенным!
Хрустальный звук голоса Монео прозвенел в памятях Лито с непередаваемым словами выражением: Монео страшится мироздания, без Бога Императора, он предпочел бы скорее умереть, чем увидеть такое мироздание.
– Что сегодня произойдет? – спросил Монео.
Вопрос этот адресован не Богу Императору, а пророку.
– Семя, несомое ветром, способно завтра стать нивой, – сказал Лито.
– Ты знаешь наше будущее! Почему Ты им не поделишься? – Монео близок к истерии… отвергая все, выходящее за пределы его непосредственных восприятий.
Лито бросил на мажордома сумрачный взгляд, настолько полный твердо обузданных чувств, что Монео отпрянул.
– Прими бремя собственного существования, Монео!
Монео сделал глубокий дрожащий вдох.
– Владыка, я не хотел Тебя оскорбить. Я искал только…
– Посмотри вверх, Монео!
Монео непроизвольно повиновался, поглядел в безоблачное небо, где разгорался утренний свет.
– Смотрю. И что, Владыка?
– Над тобой нет успокаивающего потолка, Монео. Только открытое небо, полное перемен. Встреть его с радостью. Каждое чувство, которым ты обладаешь – это инструмент для приспособления к переменам. Разве это тебе ни о чем не говорит?
– Владыка, я подошел только, чтобы осведомиться, когда Ты будешь готов продолжить путь.
– Монео, умоляю тебя быть правдивым со мной.
– Я правдив, Владыка!
– Но если жить в недоверии, ложь станет для тебя правдой. – Владыка, если я лгу… значит, лгу, сам того не ведая.
– Вот это уже похоже на правду. Но я знаю, чего ты боишься, о чем не договариваешь.
Монео затрепетал. Бог Император был в самом жутком из своих настроений, глубокая угроза звучала в каждом его слове.
– Ты страшишься диктата самосознания, – сказал Лито, – и ты прав в этом своем страхе. Немедленно пришли сюда Хви!
Монео повернулся всем телом и кинулся к гостевому дому. Вид у него был такой, словно он растревожил пчелиный рой. Через несколько секунд появились Рыбословши и построились вокруг королевской тележки. Придворные стали выглядывать из окон гостевого дома или спускаться вниз, останавливаясь под выступающими карнизами, боясь приблизиться к Лито. Вскоре появилась из широкого центрального входа Хви, выступила из тени медленно приближаясь к Лито, вздернув подбородок, взглядом ища лицо Лито. Весь ее вид – полная противоположность возбужденной сумятице прочих.
Лито почувствовал, как отходит душой от одного взгляда на Хви. На ней было золотое одеяние, которого он прежде не видел, горловина и манжеты длинных рукавов расшиты серебром и жадеитом, а подол платья, почти волочащийся по земле, обшит тяжелой зеленой тесьмой, подчеркивающей зубцы темно-красной ткани.
Хви улыбнулась, остановясь перед ним.
– Доброе утро, любимый, – тихо проговорила она. – Чем это Ты так расстроил бедного Монео?
Умиротворенный ее видом и голосом, Лито улыбнулся.
– Я сделал то, на что всегда надеюсь – произвел эффект.
– Да, несомненно, произвел. Он сказал Рыбословшам, что Ты в гневе и в ужасном настроении. Ты ужасен, любовь моя?
– Только с теми, кто отказывается жить, полагаясь на собственные силы.
– А, понятно, – она сделала перед ним пируэт, демонстрируя свое новое одеяние. – Тебе оно нравится? Подарок Твоих Рыбословш. Они сами его отделали, чтобы меня принарядить.
– Любовь моя, – в его голосе прозвучала предостерегающая нотка, – принаряженность! Вот как ты готовишь себя к пожертвованию!
Тогда она подошла к краю тележки и наклонилась, ее лицо прямо под его лицом, на губах насмешливо торжественное выражение.
– Значит, они принесут меня в жертву?
– Некоторым из них этого хотелось бы.
– Но Ты этого не допустишь.