(Ты неудачник, парнишка — вот, что на самом деле я пытаюсь тебе тут втолковать…)
Сергей чуть приподнялся на локтях, словно ожидая, что действительно произойдет чудо, и маленькая золотая рыбка раскроет рот, полный мелких зубов, чтобы выкрикнуть волшебное слово, способное все изменить к лучшему.
Чуда не произошло. Боль по-прежнему была с ним, пусть и стала более привычной, не такой острой, и, если подождать, еще чуток, можно было вполне не обращать на нее внимания, благо с ним были холодная решимость, и… голос.
— Гм, даже не знаю, с чего и начать — задумчиво пробормотал голос существа. — С одной стороны, мне глубоко побоку все твои закидоны, тем более, что мне противны неудачники, неспособные навести порядок в собственной голове, но с другой — видит бог, парень, если отбросить все эти мелкие промахи и сомнения, ты мне даже в чем-то симпатичен.
— Начни с начала — прохрипел Сергей, и оттолкнулся от земли.
— А ты, как я посмотрю, крепкий орешек — одобрительно произнес голос. — Или, по крайней мере, пытаешься казаться таким. Ну что же, я скажу пару слов, если ты не против.
Сергей был не против.
— Кто знает, может быть, чудеса и на самом деле случаются — продолжил голос. — И то что ты здесь сейчас, тоже в какой-то степени чудо… Ну посуди сам — довести себя до такого, мог только безнадежный псих, который не дружит с самим собой. Ты валяешься, как драный мешок, до отказа набитый самым свежим, самым первосортным дерьмом, которое буквально вываливается изо всех щелей и прорех, и пытаешься говорить с голосом, который звучит в голове.
— Ох…
Сергей застонал, переваливаясь на живот. Он с ужасом ощутил, как ноги, неохотно, словно два ватных валика, перевалились вслед за телом.
(Крепко влип!)
— Или посмотреть на эту толстуху! — не унимался голос. — Подумать только — воображать себя невесть кем! Все эти маленькие секреты, в коробке из-под обуви…
— Маленькие секреты… — эхом повторил Сергей, и попытался отжаться дрожащими от боли руками.
— А главное — она действительно считает тебя неудачником, не способным сложить один и один, даже не понимая того, что все ее мысли, лишь шелуха, в которой даже и не сыскать ничего стоящего, поверь, малыш…
— Ну, так помоги мне — прошипел Сергей, и упал, корчась в судорогах, не в силах вздохнуть.
Разноцветные пятнышки, окаймленные темным, яркие радуги, всполохи боли, и обнаженные нервы, предусмотрительно политые свежим желудочным соком — все только для тебя, малыш, было бы желание, участвовать во всем этом, не так ли?)
Нет не так! Мир это не только резкие краски боли в зубовном скрежете, не только обманутые надежды и напрасные ожидания, и огромный замок, за которым немножко чуда, тоже часть всего этого; и время, и страх, и ослепительная ярость — маленькие вехи, они могут указать правильный путь, малыш, нужно только копнуть поглубже, и мир засияет, раскроется навстречу, и время застынет и обернется вспять, туда, где солнце и зеленая трава, где ветер и дождь, где снег искрится под ногами, и желтые листья падают в воду, чтобы покачиваться маленькими корабликами; и ты отбросишь все лишнее и ненужное, рванешься в этот мир, оставляя позади страхи и сомнения, и все то, что не дает покоя, долгими ночами, и даже пятна слюны на подушках — несусветные мелочи, которым не место на твоем пути, парень…
Совсем не место.
Копни глубже, не отвлекаясь на маленькие глупости, что застилают глаза.
Начни с начала, слушай голос существа, что живет в тебе, помогает тебе, подменяя боль и слабость, холодной решимостью.
Начни с начала, считай вслух, и пусть каждая цифра отзовется дьявольской болью в переломанных ногах.
— Раз… — прошептал Сергей, и оттолкнулся рукой от пола.
— Давай, малыш — одобрительно зашептало существо, прячась где-то во тьме погреба.
— Два… — он перенес вес тела на локоть, и начал разгребать землю, пачкаясь, раздирая пальцы о щебенку.
Боль заставила тихонько взвыть, сквозь стиснутые зубы. В глазах заплясали золотистые искры. Сергей зажмурился, он от этого не стало темнее. Боль рассыпалась роскошным веером искр, вела за собой в дивную страну забвения, в которую так легко попасть, но очень трудно, почти невозможно покинуть.
— Хей-хо, малыш — замерло в ожидании существо…
— Три! — Сергей набирал полные пригоршни земли, углубляясь, пытаясь добраться до того, кто жил там, в глубине, спал равнодушным сном, даже не догадываясь о том, что самое время растормошить это сонное царство, где в коробках из-под обуви хранятся секреты, а в шкафу живет существо, что так отвратительно причмокивает, катая в пасти маленькие глиняные горошины.
Что-то вздрогнуло, в темном, сыром помещении погреба.
— Четыре… пять…
Замерло в немом восхищении существо, и Сергей принялся быстрее раскапывать землю руками, понимая, что еще немного и…
Мир сдвинется, и покоренное пространство обречено вздрогнет, расширяясь, теряя привычные очертания.
Мир сдвинется, и время станет похожим на кисель, на студень, что вздрагивает в металлической мисочке каждый раз, когда ты дергаешь рукоятку старого холодильника, пытаясь открыть дверку.
— Шесть! — Запах гари усилился, и Сергей почувствовал, как первая капля крови скатилась по подбородку.
(Не все так плохо малыш, главное, что ты способен взять себя в руки, а это уже само по себе, что-нибудь да значит!)
— Семь — проскрипело вместе с ним существо.
Он углубился уже достаточно глубоко. Под пальцами зачавкало, и Сергей улыбнулся, чувствуя, как размазывается по пальцам, холодная глина.
Боль может быть сильной.
Настолько сильной, что кажется еще немного, и все потеряет смысл, останутся только боль и страх того, что эта боль никогда не прекратится, останется навеки, подменит собой все ощущения.
Боль может быть очень сильной, невероятно сильной.
От нее хочется кричать, выворачиваться на изнанку. Трогать небо руками, ползти по дорожке из битого стекла, слизывать шершавым языком металлическую стружку. Все что угодно, лишь бы не было ее — королевы-боли, холодной красотки с кровавыми губами и тяжелыми свинцовыми грудями.
Она заполняет тебя без остатка, проникает в каждую щелочку, в самые дальние уголки, о которых даже и не подозревал, не догадывался. Она похожа на мед, такая же тягучая, и даже в чем-то сладкая, но не так-то просто отмыться от нее, забыть про нее.
Вычеркнуть из жизни.
Растоптать, растереть в пепел.
Забыть навсегда, и никогда, никогда больше не возвращаться…
Стоя у холодного окна, наблюдать, как стекают по стеклу огромные черные капли. Подпевать осеннему дождю, царапая ногтем растрескавшуюся раму, с остатками краски.
Спускаться по лестнице, считая ступеньки. А под лестницей, где темно и сквозь щели в ступеньках можно рассмотреть, что творится там, вверху.
Слушать пение существ, замурованных в толще стен, и даже подпевать, ловя незамысловатую мелодию осенних снов. Улыбаться серебряной луне, что стыдливо заглядывает в окно.
Слушать, как скрипит дверка шкафа, и существо, живущее в нем, неторопливо выбирается наружу, чертыхаясь, царапая полировку, путаясь в белье, скрежеща зубами в радостном нетерпении.
И обжигающие скобы колодца — единственный путь наверх — кто сказал, что их всего четыре? Их бесчисленное множество, и одолеть каждую из них — уже само по себе маленький подвиг.
Карабкаться, веря в удачу, считая искорки, что обжигают сетчатку, плача, задыхаясь от боли, понимая, что там наверху никто не поможет избавиться от всего этого кошмара. Он останется с тобой, чтобы тебе было не скучно темными ночами, когда рядом сопит любимая проказница-женушка, и гудит обогреватель, и если прислушаться, можно услышать, как потрескивают обои на стене, а за окном поет сверчок.
И это тоже частичка твоей никчемной жизни, и было бы глупо разбрасываться всем этим, но вот только нет больше сил сдерживать дыхания, потому что крик, который вырвется из твоей груди, может оказаться настолько сильным, что голосовые связки станут кровоточащими лохмотьями, а сам крик и вовсе превратится в неровное шипение, или судорожный кашель.