Существо на миг смолкло и подняло голову. Надежда увидела его взгляд. Красные огоньки-бусинки, не обещали ничего хорошего.
(Так даже веселее, будет что вспомнить, темными осенним ночами, когда царапаешь когтем стенку шкафа…)
Надя вздрогнула. Больше всего на свете ей хотелось, чтобы рыба утащила это существо назад, на самое дно пруда, и чтобы ряска сомкнулась над ними, и черная, зеркальная гладь успокоилась навеки.
Словно услышав ее молитвы, рыба повернулась к ней, и Надежда увидела как в темноте сверкнул огромный рыбий глаз.
(Это особая рыба! Она исполняет желания. Нужно только покормить ее…)
Жданов-Рыба ударила по воде плавниками, и выплюнула существо, издав победный рык. Существо подлетело вверх, пронзительно вопя от бешенства. Затем оно упало назад, прямиком в рыбью пасть. Рыба схватила его, и Надежда услышала громкий, отвратительный хруст. Словно размазали по стеклу гигантскую муху.
Существо завизжало, но было поздно. Рыба снова сомкнула зубастую пасть.
Она пожирала существо, и от хруста, с которым ломались его кости, хотелось выть и кататься по мосту. Этот хруст отдавался в ушах, словно отзвуки адской песни, у которой нет ни начала, ни конца.
Существо тихонько всхлипнуло, и по телу Надежды прошла противная, теплая волна. Оно умирало, но его мир даже и не думал умирать вместе с ним. Потом наступила тишина…
5. Один дома
Сергей обнаружил себя лежащим на холодном сыром полу. Такое уже бывало с ним однажды. Еще на прежней работе, отмечая день рождения сотрудницы, они, с коллегами изрядно поднабрались, после чего возбужденные и разгоряченные вывалились из офиса, чтобы продолжить веселье в близлежащем кафе. Что было потом, он помнил смутно. От того вечера в памяти остались лишь размытые пятна — он идет, с трудом удерживая равновесие, в ноздрях запах сигаретного дыма, в ушах — обрывки песен, что звучали в кафе, вот он прислонился к чьему-то забору, стоит, пытаясь удержать в себе все то, что поглощалось в неимоверных количествах там, в кругу веселых гогочущих коллег. Затем мир переворачивается вокруг оси, тупая боль от соприкосновения с чем-то твердым — не то асфальтом, не то мощеной гравием дорожкой, что ведет, вдоль железнодорожной насыпи. Если следовать за рельсами, и не упустить нужный момент, когда от дорожки ответвляется неприметная тропинка, то прямиком по ней можно выйти на темную, грязную улочку, на которой притаился домик, в котором они жили тогда. Всполохи света, он стоит, упершись рукой в стену, с трудом пытаясь сфокусировать взгляд, чтобы не промахнуться струей мимо унитаза. Вот он уже на коленях, и запах рвоты переполняет туалет. Потом снова переворот, и голоса, что становятся тише и тише, отдаляясь в темноту…
А потом он точно также нашел себя, лежащим на полу. Вот только в тот раз заботливая женушка (мать ее так!) укрыла теплым байковым одеялом, начисто позабыв подложить под голову подушку, и именно из-за этого первым чувством и тогда и сейчас была твердость деревянного пола, которую он ощущал опухшим лицом.
Это пробуждение казалось воскрешением из небытия.
Сергей царапнул пол, приходя в себя. На миг ему показалось, что ничего не было — переезда, встречи с глиняным божеством. Просто вчера он немного поднабрался, и теперь пора поднимать свой зад, и брести в ванную — приводить себя в порядок, чистить зубы, умываться, а потом плестись на работу, вдыхая запах сигарет, которым пропитана одежда.
(Нет, приятель, это все пустые надежды, от которых проку не больше, чем от старого прохудившегося башмака!)
То было так давно, что уже казалось чем-то древним, далеким. Он был уже не тот сопливый юноша, над которым могли потешаться сослуживцы, принимая в свою более взрослую компанию. Теперь он знал, что к чему, и сам мог решать, что будет лучше для него, для них всех.
(А ты точно знаешь, что будет лучшим сейчас для тебя самого, не так ли? Пока твоя женушка там, где ей самое место, неплохо было бы завершить то, ради чего ты здесь!)
Сергей чуть приподнялся с пола, и боль вернулась вновь. Он уже успел позабыть, какой она может быть, но теперь, когда воспоминания возвращались, накатывали волнами, Сергей вспомнил все.
Он застонал, а чуть позже заскулил, как умирающий пес.
Больно! Очень больно!!! Так больно, как только может быть больно в этом гребаном неправильном мире. И даже если скулить, суча ободранными ногами, чувствуя, как что-то теплое струится между ног, даже тогда не станет легче.
Сила глиняного божества ушла вместе с существом. И теперь, когда он лишился ее, он снова стал маленьким червячком в бездонном туннеле колодца, который извивается на самом дне, не желая умирать от боли и холода.
(Тогда ты был намного жестче, а сейчас наверняка от того стального стрежня, что был в тебе, осталась только ржавая труха, или я не прав, малыш?)
Что-то шевельнулось в темном погребе, и Сергей вновь ощутил присутствие божества там, в мире ржавых консервных банок и седой паутины. Он оскалился, чувствуя, как изо рта засочилась сукровица.
Что бы там ни шептало божество, он все еще оставался самим собой, и если все отвернулись от него, то это еще не означает что он готов сдаться.
— Я иду… — прошептал Сергей, и мир, что расплывался в глазах встал на место с оглушительным звоном.
— Давай, вставай — насмешливо пробормотали существа из стен. — Никто и не сомневался, что ты тот еще сукин сын!
Сергей лишь ухмыльнулся окровавленным ртом. Он приподнялся на локтях, чувствуя все усиливающееся жжение, где-то в груди.
(О, бедное сердечко. Оно трепещет не то от боли, не то от восторга, переполняющего, бьющего через край…)
— Сейчас, подождите чуток…
Он ухватился за перила и попытался сдвинуть с места враз отяжелевшее тело. С таким же успехом можно было бы подтягиваться на турнике, подвесив к ногам по мешку цемента.
— О, да ты не так силен, как хочешь казаться — засмеялись существа, оставив попытки выбраться из стен.
— Идите к черту — не то подумал, не то прошептал Сергей и попробовал оттолкнуться ногами.
(Бедными, переломанными ножками…)
От боли перехватило дыхание. Словно кто-то неизвестный вкручивал в кости огромный ржавый шуруп, причем делал это, не спеша, наслаждаясь каждым мгновением, каждым сантиметром, что проходило холодное, омерзительное железо.
Слезы брызнули из глаз. Сергей заплакал, понимая, что еще немножко, и он просто умрет от этих нечеловеческих мук. Но зато он продвинулся. Не намного, но все же сумел перетащить свое немощное тело вверх по лестнице.
Когда память начала возвращаться к нему, он сумел вспомнить многое. Даже то, о чем и думать позабыл.
Ключ! Огромный латунный ключ с множеством завитушек и узоров. Ключ, который открывает один единственный замок. Он вспомнил этот ключ — он висел в связке таких же ключей, но было в нем что-то такое, что отличало его от своих металлических собратьев.
(Особый ключ!)
В детстве он играл с ним, воображая, будто этот ключ от волшебной двери, за которой каждый найдет то, что нужно именно ему.
Иногда он спускался в погреб, и заворожено смотрел, как тускло отливает металл в неровном свете лампочки, покрытой паутиной и пылью. Этот ключ притягивал к себе. Словно золотой ключик Буратино он хранил свои тайны, и Сергей так и не сумел найти замок, к которому бы подошел этот ключ.
А потом… он просто потерялся…
Сережка не долго горевал, благо в старом омшанике было полно разных чудес, и только теперь, когда глиняное божество явило свой лик, он вспомнил, где находится замок, который можно открыть этим ключом.
Там, в царстве сырости и грязи, где на прогнивших полках томится разный хлам, где проржавевшие консервные банки сложены аккуратными горками, а в самом дальнем углу, куда не проникает слабый свет, ждут-поджидают ржавые железные дверки…
Он знал, где этот ключ. Еще с того самого дня, когда ворошил трясущимися руками чужие секреты, что хранились в коробке из-под обуви, вперемешку с открытками, пуговицами и прочим женским барахлом. Ключ лежал там, и Сергей не обратил на него особого внимания, и только теперь, он понял, где находится заветная дверь, которую он отпирал.