— Прощай, мамочка…
7. Один дома (окончание)
Иногда то, что есть, поражает своей несуразностью — словно это не тот мир, в котором стоит жить. Иногда то, что есть — лишь обертка от чего-то настоящего, истинного, правильного. Но чаще всего — люди принимают мир таким, каким видят, каким они хотят видеть его. И только некоторые способны отделить крупицу истины, выловить ее из массы лжи, обмана и жестокости.
Люди, места и монстры — кто сказал, что они не существуют на самом деле? В глубине каждого живет самый страшный зверь — просто большинство людей не хочет признавать этот факт. Они пытаются скрыть от самих себя эту неприятную правду, и каждый раз, когда приходится прилагать много усилий, чтобы удержать этого зверя, упрятать подальше от чужих глаз, они готовы нагородить чертову кучу причин и оправданий, чтобы только не согласиться с очевидным — этот зверь не знает жалости. Он притаился в ночной темноте, выжидая удобного момента, чтобы показать свое обличие. Выпрыгнуть наружу, чтобы сделать то, что нравится ему больше всего — причинять боль, сеять страх и ужас.
И вот тогда и становится понятным то, что до поры до времени казалось лишь незамысловатой детской игрой. Единственный выход из всего этого дерьма — расправить плечи, сосчитать до десяти и медленно выпустить воздух из груди. И оглянуться, не спеша, чтобы принять новые правила игры, чтобы увидеть, что на самом деле творится вокруг…
Вокруг было невероятно холодно. И темно.
Существо ощутило себя где-то глубоко под водой. Оно сжимало когтями жертву, пытаясь добраться до сердца, чтобы вырвать его, ощутить предсмертный трепет, еще живой плоти.
Тяжело…
Тяжело дышать, и в глазах двоятся и троятся очертания жертвы. Что-то знакомое.
Существо вонзило острые когти в податливый бок, наслаждаясь чужой болью…
Они опускались все глубже, и вода сдавила грудь. Еще немного, и можно будет оттолкнуться ногами от илистого дна, чтобы всплыть, набрать полную грудь воздуха, и закричать, сжимая в когтях бьющееся сердце:
— Хей-хо, детка! Хей-хо!!!
Затем все переменилось. Словно за него решили, как будет дальше.
Что-то мелькнуло из тьмы, и жертва сумела вырваться из его объятий.
(Эта сучка оттолкнулась ногами!)
Оно рванулось к ней, но было поздно. Тень приобрела очертания, превратилась в огромную рыбу, которая схватила его, безжалостно перемалывая сильными челюстями.
А потом возникло это ощущение, когда тебя словно выворачивают наизнанку — они называют его болью. Боль была в новинку для существа, застала врасплох. Существо заверещало, теряя воздух, что устремился вверх тысячей пузырьков, вынося на поверхность его крик.
Боль!
Оно извивалось, пытаясь вырваться из пасти Жданов-Рыбы, одновременно прислушиваясь к новому ощущению. Это было так… необычно. Страшно и одновременно приятно. Словно что-то твое, родное — вернулось после долгой разлуки, и все ощущения показались непривычно знакомыми. А потом рыба подбросила его, чтобы ухватить поудобнее, и когда острые челюсти изломали тело существа, оно тихонько всхлипнуло, увидев вытаращенные глаза этой дурехи, которая чудом сумела избежать смерти. И увидев в них свое отражение, существо дернулось в последний раз, а потом… потом было много боли.
Боль никуда не делась. Осталась, касаясь тела холодными пальцами.
Сергей приоткрыл один глаз. Второй заплыл и не желал открываться — при падении он здорово приложился лицом о спинку кровати. Этого только не хватает — невесело подумал Сергей, и попытался шевельнуть рукой. Со второго раза у него получилось сжать кулаки.
Уже неплохо. Боль была тут как тут. Она покалывала руки и ноги, словно подготавливая к тому, что будет дальше.
(Немного времени, для разбега, малыш, а дальше все пойдет как по маслу. Вот увидишь…)
Сергей застонал. Если абстрагироваться от боли, то можно попытаться встать, и вернуться к своим делам. Вот только как это сделать, особенно, когда тело на глазах превращается в комок перегнившего мяса. Он провел языком по беззубым деснам. Просто замечательно — еще немного, и от него начнут отваливаться целые куски.
(Ты не следишь за собой приятель. Как насчет того, чтобы вот так, запросто встать на ноги, и попробовать поискать упавший ключ?)
— Черт! — он совсем забыл о том, о чем не должен был забывать ни в коем случае.
Пока он был без сознания, вокруг царила кромешная тьма, теперь же ее пронизывал лунный свет. Он казался расплавленным серебром, из которого отлили целый мир. Луна посеребрила комнату, ее очертания стали более явственными, настоящими.
Ночь уходила — еще немного, и все ее очарование исчезнет без следа, вместе с луной.
Существа в стенах умолкли, и Сергей представил себе, как они внимательно следят из стен, наслаждаясь каждым мгновением боли. Его боли…
Сергей осторожно, повернул голову. Он лежал на боку, в проходе, образованном спинкой кровати и шкафом. Темнота искажала пропорции, и спальня казалось чужой, словно не в ней он провел множество приятных и не очень ночей. Шкаф был похож на посеребренного исполина, протянувшего широкую ладонь — лакированную дверку, спинка кровати, казалась неприступной стеной, что разгородила спальню. Если совершить чудо, и каким-то образом приподняться на ноги, можно включить свет, и тогда лунное серебро мгновением ока превратится в обычную комнатную пыль, и спальня вновь станет знакомой и родной. Сергей ухмыльнулся — больше всего, ему сейчас хотелось закрыть единственный уцелевший глаз и уснуть, чтобы проснуться потом ярким солнечным утром, протереть глаза, глубоко, с чувством потянуться, спуститься на кухню и заглянуть в дребезжащее нутро холодильника.
— Ну что, сукин ты сын, пора заканчивать представление — прошамкал он, глотая согласные. И от звука своего нового голоса стало еще страшнее.
Он рывком повернулся на живот. По телу тут же прошлась ржавая дисковая пила. Сергей тихонько заплакал, от бессилия.
(Похоже, приятель, тебе все же придется попотеть, прежде чем ты закончишь свой путь…)
Сергей ухватился за ножку кровати, и попытался подтянуть немощное тело. Он почувствовал, как пол начал уходить назад, медленно, черт возьми, слишком медленно!
Продвинувшись немного, Сергей принялся ощупывать пол, онемевшими пальцами. Под руки лезла разная дребедень, что доселе тихо и мирно покоилась в коробке.
(Ну где же ты?)
На минутку ему пришла в голову мысль, что в коробке не было никакого ключа, и все, ради чего он оказался здесь — лишь полуночный бред, ложные воспоминания. От этой мысли мгновенно пересохло во рту, но он тут же одернул себя. Последнее, что он помнил — тихий шорох разлетающейся бумаги, глухой удар упавшей картонки, и еле слышный, металлический звон — словно где-то вдали тренькнул маленький колокольчик. А еще в темноте вспыхнула маленькая серебряная искорка и пронеслась мимо глаз — Сергей вспомнил это только теперь. В коробке был ключ! Он был там, без всякого сомнения — он должен был быть там!
Нужно поискать, как следует, и ключ окажется в руках. Главное не спешить.
Сергей осторожно ощупал нижнюю часть шкафа. В том месте, где заканчивались ножки, по низу шкафа шла причудливая резьба. Коснувшись вырезанного орнамента, Сергей протянул руку, исследуя пространство под шкафом.
Ничего!
Он шумно выдохнул. Время уходило вместе с ночью, и Сергей был уверен, что как только солнце робко коснется окон, вся затея с ключом потеряет всякий смысл. Даже если он найдет ключ, и откроет замок — все, что он найдет там, за дверками — сырое пространство погреба, пугающую пустоту, развороченный глинистый пол со следами рук, да отверстие в потолке, то самое — через которое он проник туда, пытаясь отыскать настоящего хозяина этого места.
Чем бы ни было то волшебство, что возникло ниоткуда этой ночью — оно было связано с ней так же, как были связаны все те ниточки, что сплелись в один узел, приведя его к тому, что случилось, к тому, что должно было, (просто обязано) случиться.